— Вообще-то, случается и такое, — нервно усмехнулась Даша. — Когда — слово против слова…
— Извините, у меня есть веские причины не доверять как раз вашим словам… — Он с рассчитанной медлительностью покопался в папке и извлек три сколотых листочка, исписанных мелким почерком. — Потому что мы располагаем собственноручными показаниями старшего лейтенанта Полякова. По-видимому, он предполагал, что события могут развернуться в опасном для его жизни направлении. Как показало будущее — предугадал правильно…
— Что там?
— В рапорте на имя генерала Трофимова он пишет, что три месяца назад, во время обыска на Караганова вы присвоили один из пакетов с находившимся там наркотиком. Поляков поначалу решил, что ошибся, но осторожные наблюдения за вами лишь утвердили его в догадке, что вы начали принимать наркотик. Оперативник он опытный и ошибаться не мог. К сожалению, во имя ложно понятой «чести мундира» он довольно долго не предпринимал никаких шагов. Лишь два раза пытался деликатно с вами поговорить, но понимания не встретил. В дальнейшем он убедился, что ваше состояние резко ухудшилось, вы начали действовать в ложных направлениях, не принимать самых очевидных доказательств — одним словом, не в силах были полноценно работать. Вот тут он забеспокоился по-настоящему, решил поговорить с вами с должной серьезностью. Рапорт не закончен. Чем закончился ваш разговор, прекрасно известно…
— Г-гандон… — прошипела Даша сквозь зубы.
— Выражения выбирайте! Вы не с хахалем в интересной позиции!
— Закурить можно?
— Нельзя. Хотите прочитать рапорт Полякова?
— Не хочу, — сказала Даша. — Не вижу необходимости. Кстати, а у вас есть доказательства того, что он пишет правду?
— Рапорты ваших же коллег. И письменное заключение, выданное вам в Институте биофизики.
— Это, простите, еще не доказательство, — сказала Даша.
— Вам не кажется, что чересчур много косвенных доказательств? Помните фразу одного из лучших юристов старой России? «Господа присяжные, перед вами лишь слабые штришки, но при ближайшем рассмотрении штришки сливаются в линии, линии — в буквы, а буквы образуют слово «поджог»…» В вашем случае мы наблюдаем нечто похожее… — Он помолчал и вдруг резко спросил: — Где Флиссак?
— Представления не имею, — сказала Даша. — Мы с ним расстались у гостиницы… А что, его тоже в чем-то страшном обвиняют?
— Вы с ним познакомились в Париже?
— Нет. У нас с ним был общий знакомый. Комиссар парижской полиции.
— Зачем вас вообще понесло в гостиницу? Точнее, как вы ухитрились там оказаться столь кстати?
— Ничего странного, — сказала Даша (с Воловиковым это было заранее обговорено, и расхождений в показаниях она не боялась). — От нашего информатора, работника гостиницы, мы получили сообщение, что возле номера француза отирается человек весьма подозрительного вида. Поскольку французский писатель — мужик чуточку не от мира сего, мы не на шутку встревожились и моментально поехали туда группой… И сигнал, кстати, оказался нисколько не ложным. А что там с этим субъектом?
— Пришлось освободить, — нехотя бросил прокурор.
А что там с этим субъектом?
— Пришлось освободить, — нехотя бросил прокурор. — Нет никаких оснований…
— Неужели вы не понимаете…
— Допустим, понимаю. А доказательства? — Евстратов досадливо поморщился. — Все мы всё понимаем, но если нет доказательств… Очень напоминает наш случай, кстати. Значит, вы решительно не представляете, где может находиться Флиссак?
— Не представляю, — сказала Даша.
— Куда вы поехали от гостиницы?
— В больницу к отцу.
Они переглянулись. Должно быть, не было возможности уличить ее во лжи — время примерно совпадало, она все проделала быстро…
— Что это за история с микрофонами, установленными французом в вашем кабинете?
— Впервые слышу, — сказала Даша.
— Вы это официально заявляете?
— Да, — сказала Даша. Она могла себе это позволить — микрофон давно уже покоился в мусоре, свидетелей нет.
— Странно…
— А кто вам рассказал эту байку о микрофонах?
Оба молчали. Видимо, ухватили лишь кончик ниточки и не смогли размотать. Не исключено, что Толик постукивал и им — по сценарию Агеева, понятно. Но ведь нет осязаемых улик…
— В чем все-таки подозревают француза? — спросила Даша.
— Вопросы здесь задаем мы, Дарья Андреевна…
Неужели посадят в предвариловку! А на каком основании, позвольте спросить? Нет, не решатся. Но положение — хуже некуда…
— Какие же ко мне еще будут вопросы?
— Я поражаюсь вашей самоуверенности… — сказал Евстратов. — Любопытно было бы знать мнение вашего же коллеги…
Ивакин, сжав губы в ниточку, произнес многообещающе:
— Выводы мы сделаем…
— Давайте поговорим спокойно, — сказал Евстратов. — Мы все — взрослые люди, профессионалы. И когда вы, капитан, начинаете держаться, как неразумная первоклассница, впечатление складывается не в вашу пользу. У вас нет не только оправданий — ничего, мало-мальски отдаленно напоминающего оправдания. А это, как бы мы ни пытались согласно презумпции невиновности толковать сомнения в вашу пользу, поневоле нас заставляет насторожиться… Не считайте меня врагом, — сказал он уже вполне добродушным тоном. — Я готов, например, отмести те бумаги, где подследственные обвиняют вас черт-те в чем… Это и в самом деле напоминает сведение счетов. — Он театрально развел руками. — Но вот с остальным, что прикажете делать? Если вас оклеветали, если против вас идет целенаправленная интрига, это следствие каких-то ваших действий, мешающих чьим-то преступным интересам. Вот и назовите нам, хотя бы приблизительно, людей и ситуации, очертите интересы, которые вы помешали реализовать. Оправдывайтесь, как пристало оперативнику. Вы меня понимаете?