Самая интересная, на Дашин взгляд, находка попала в лукошко к Славке. Два с половиной месяца назад в Киржаче убили и ограбили гражданина Сомова Федора Викентьевича, тридцати двух лет от роду, редактора телестудии «Алмаз-ТВ». Три ножевых ранения в одиннадцатом часу вечера, карманы вывернуты, часы и кожанка сняты. История для Киржача самая что ни на есть обыденная, там частенько случалось и нечто покруче. Однако Славка, пройдя по следам очередного «висяка», побеседовал по душам с районным розыскником, и тот, попросив на него ни в коем случае не ссылаться, рассказал, что в свое время и в самом деле подхватил «верхним чутьем» нечто выбивавшееся из классической картины убийства ради ограбления. Во-первых, машина Сомова отыскалась метрах в шестистах от места убийства, загнанная в глухой дворик, за гаражи (а в тех домах Сомова никто не опознал по фотографии). Во-вторых, его куртку (которую потом сразу узнала жена по неким твердым приметам) нашли в урне неподалеку от пустыря, где подняли труп. Районный сыскарь говорил, что ему сразу же почудились тут некие несообразности — должен же для чего-то человек, оставив машину, тащиться пешком на пользующийся исключительно дурной славой пустырь, окруженный стройплощадками и глухими стенами складов? Однако, сказал он уклончиво, на отработку этих несообразностей не выдалось времени.
Даша прекрасно понимала, в чем тут загвоздка.
Даша прекрасно понимала, в чем тут загвоздка. Не хватает ни людей, ни времени, и порой, что греха таить, подобные легко просекаемые сыскарями несообразности с ходу объявляются начальством «излишним умствованием». Внешние приметы классического, не таящего сложностей преступления налицо, время поджимает, накапливаются новые дела, требующие полной самоотдачи, — и, если прокуратура не усмотрит незавершенности, прибавляется очередной «висяк»… С ней такое тоже случалось, так что она прекрасно понимала замотанного районного опера, ничуть не склонного изображать экранного искателя справедливости. Но и проверить ничего сейчас не могла. Сама она была убеждена, что это убийство вполне может оказаться еще одним камушком в мозаике, но не представляла, как это доказать…
В половине второго позвонил Гриша Файзулин, старый кореш майора Шевчука, сослуживец сначала по уголовке, а потом и по «Бармице», весьма искусно подбирая слова, договорился о встрече так, чтобы никто посторонний даже приблизительно не понял, где встреча состоится. Тут уж надо было взять Дашу под электронный микроскоп, чтобы догадаться, поди узнай с ходу, что за магазин расположен поблизости от того места, где в незапамятные почти времена Шевчук изловил семиклассницу Дашеньку в компании двух одноклассников при распитии одной-единственной бутылки «Лудогорского»…
Когда она с Федей спускалась по лестнице, навстречу попался жизнерадостный парижанин мсье Флиссак, к которому дежурная часть уже привыкла настолько, что один раз даже пустила на полчасика посидеть у себя и послушать радиопереговоры, идущие через пульт (должно быть, надеясь, что в полном составе попадет во французский криминальный бестселлер). После всех открытий, связанных с французом, Даша никак не могла относиться к нему по-прежнему — а неизбежное лицедейство утомляло. И оттого старалась побыстрее от него отвязаться, вот и сейчас, издали разведя руками, закричала:
— Тысячу извинений, мсье Флиссак, — операция!
— Мафия, я есть догадываться? — с ослепительной улыбкой непорочнейшего дитяти поинтересовался любитель потайных микрофонов.
— Она самая, злодейка, — сказала Даша и быстренько сбежала по лестнице.
Сложнее всего было скрыть обнаружение микрофона в ее покойной ханориковой шапке. И постараться, чтобы не поймать второго, особенно если учесть, что никто из ее группы пока что о двойном дне француза не знал. Пришлось, имитировав приступ дурного настроения, возмутиться как попало развешанной по комнате верхней одеждой и настрого потребовать убирать ее в стенной шкаф, все равно никак не использовавшийся. Ребята удивленно переглядывались, но приказ выполнили. А сама она все эти дни носила вместо зимней шапки белый вязаный колпачок, на котором микрофончик, подобный подсунутому французом, легко было нашарить на ощупь…
Увы, при виде беседки, где ее когда-то застиг майор за злодейским распитием слабенького винишка, в сердце не ворохнулось никаких ностальгических воспоминаний (а ведь в кого-то из своих тогдашних собутыльников была по-щенячьи влюблена, но не вспомнить уже, в которого…). Она велела Феде остановить машину в глубине двора, пересекла его и зашла в книжный магазин. Безжалостная поступь рынка настигла и это заведение, сеявшее разумное, доброе и вечное, — добрую половину протянувшегося во всю длину девятиэтажки зала уже занимали прилавки с корейско-китайским ширпотребом, пластмассовыми детскими игрушками и косметикой. Почти сразу же засекла, что следом за ней от самой беседки приклеился «хвост» — молодой парень без особых примет, в кожанке и черной шапочке, именуемой в народе непечатно. Медленно прошла вдоль прилавков — сначала тех, что с косметикой, а потом тех, что пестрели яркими обложками с полуобнаженными девицами, романтическими любовниками в старинных костюмах, зеленорожими монстрами и крутыми гангстерами.