Уставясь на грязный двор, она тихо пропела:
Мне придется променять
Венок из скомканных роз —
На депрессивный психоз,
Психоделический рай —
На три засова в сарай…
Федя косился вовсе уж испуганно.
— Не боись, Хведор, — сказала она устало. — Коли уж весь мир идет на меня войной, я неуклонно стервенею… Да успокойся ты. Тихонько концентрируюсь перед забегом, только и делов… Поехали.
— Куда?
— На Чернышевского. Агентство «Бармица» знаешь? Ничего, я покажу…
…С «Бармицей» все прошло гладко — в отличие от некоторых других, не то чтобы насквозь криминальных, но предельно закрытых , это агентство на три четверти состояло из бывших, но правильных ментов, и отношения с Дашиной конторой поддерживало довольно сердечные (ну, в определенных рамках, конечно).
Агентство «Бармица» знаешь? Ничего, я покажу…
…С «Бармицей» все прошло гладко — в отличие от некоторых других, не то чтобы насквозь криминальных, но предельно закрытых , это агентство на три четверти состояло из бывших, но правильных ментов, и отношения с Дашиной конторой поддерживало довольно сердечные (ну, в определенных рамках, конечно). К счастью, майорову симпатию там знали. Еще часа полтора ушло на рутинные почти сыскные хлопоты — до конца рабочего дня было далеко, и зазнобушки дома не оказалось. В пятом часу Даша нервно прохаживалась перед Институтом цветных металлов, не сводя глаз с крыльца.
Ага, серое пальто, волосы светлые… Женщина остановилась на крыльце, столь же нервно озираясь. Даша махнула ей рукой. Майорова симпатия приближалась довольно медленно, не без робости.
Тут уж работало не сыскарское, а чисто женское чутье, с некоей дозой ревности — конечно, ревности не в том гнусненьком смысле, какой вкладывал эскулап. Мать Даша почти не помнила, но все равно что-то ревнючее шевельнулось.
Она, пытаясь остаться объективной, пришла к выводу, что Анна свет Григорьевна, преподаватель инглиша, выглядит на пару лет моложе, чем значится в паспорте, и не такая уж красотка, но мужикам должна нравиться. Майора можно понять.
Светловолосая Анна отчаянно искала первые слова.
— Ладно, — сказала Даша и наигранно весело, протянула руку. — Давайте знакомиться, что ли. Подумаешь, чего в жизни не бывает… Коли уж суждена мачеха, пусть она будет молодая и симпатичная.
— Он вам говорил?
— Да намекал. Эти мужики вечно менжуются, как дети малые, правда? — Даша взяла ее под локоток и отвела подальше от крыльца, к самой чистой скамейке. — Давайте уж сядем… И расскажите мне подробно, как было дело.
— Даша, я… Я в толк не возьму, отчего…
— Кто ж вас-то обвиняет? — Даша играла голосом, как актриса. — Мне просто нужно знать подробно, вот и все…
— Я понимаю… Совсем рано, часов в шесть, наверное. Он еще вчера вечером был какой-то не такой…
— А конкретно?
— Подойдет к окну, выглянет, странно так потрясет головой, отойдет, сядет или заговорит — но все равно впечатление такое, будто к чему-то прислушивается, видит что-то такое… Я внимания не обратила сначала, стирку затеяла, потом стала чуть волноваться. Ну буквально через каждые пять минут — подойдет, глянет, отойдет… Один раз даже попросил меня выглянуть — нет ли там машины.
— И что?
— Не было. Голый пустырь. А он посмотрел так странно, словно я ему врала… Пошел в кухню — и вдруг выскочил оттуда, глаза диковатые… Часам к одиннадцати вечера все вроде бы улеглось. Только вот ночью он вставал несколько раз, я сквозь сон слышала. А раньше у него такой привычки не было, спал всегда, как убитый.
— Пил он вечером?
— Мы бутылочку ликера выпили. Но для него это…
— Знаю, — кивнула Даша, — семечки. А утром?
— Ужас… — Анну передернуло. — Я проснулась, а он уже торчал у окна. С пистолетом, газовым… Застыл, как статуя, не шевелится совершенно… Опять подозвал меня и спросил про машину. Я снова сказала, что ничего там нет. Он тогда завопил дико: «Дура, неужели не видишь?» Знаете, в жизни на меня не кричал, я изумилась жутко… И окончательно поняла — с ним что-то творится.
Я снова сказала, что ничего там нет. Он тогда завопил дико: «Дура, неужели не видишь?» Знаете, в жизни на меня не кричал, я изумилась жутко… И окончательно поняла — с ним что-то творится. Стала осторожненько расспрашивать. Он сначала молчал, потом рассказал, довольно скупо, что его со вчерашнего вечера преследует черная машина, что это связано с какой-то операцией, с французами… Я хорошо запомнила — с французами.
— Имена какие-нибудь называл?
— Нет, никаких. Дымил, как паровоз, не оборачиваясь ко мне, цедил по словечку. Попозже стал говорить, что там уже не одна машина, а штук пять, что они выходят в черных плащах… в широких черных плащах и шляпах бар…
— «Борсалино»?
— Да, «борсалино». Что они устанавливают пулемет прямо напротив окна, и мне нужно прятаться у соседей, а он постарается прикрыть. Раз десять писал мне на бумажках телефоны, кричал, чтобы я вызвала подкрепление, сердился, что я не пошла к автомату… У меня дома телефона нет… И ближе к семи стало совсем плохо. Выскочил на площадку, начал звонить к соседям, кричал, чтобы они меня спрятали, пока он будет отстреливаться, пистолет при этом из рук не выпускал… Они не открывали — видимо, в глазок увидели. Глаза у него стали дикие, мертвые, мне сейчас кажется, что они уже проникли в квартиру, высовывались из-за мебели…