— Та не, нема уже. Годов пять как нема. Леса наши нынче спокойные, ягодные.
— И много ягод?то?
— Много, — простодушно отозвался мужик.
— Баба с дитем по жбану каждый день, почитай, приносили, пока пора не отошла. Гонобобель, малины, брусника там всякая. Клюква скоро пойдет.
— Не боишься отпускать бабу одну?то?
— А чего ей, бабе, сделается? Все прибыток. Водицы ягодной наставили. Медку тож…
— Она сейчас с тобой, в храме?
— Не… В хате опару ладит. Кулебяку мастерить будет.
— А ты чего, здоровый парень, в духоте маешься?
— Да ить я так… За кумпанию… — смутился мужик. — Посидим до рассвета, в картишки перекинемся, а там пойду. Сани ладить надобно, зима, почитай, на носу.
— Ты, Шиваня, либо туда, либо сюда! — занервничал дайн. Мужик послушно вышел на крыльцо, и дверь за его спиной захлопнулась.
— Ни гхыра не понимаю, — шепнул тролль, нагибаясь к моему уху и одновременно наблюдая сквозь дыру за происходящим в храме. — Обрати внимание, как по?разному ведут себя эти затворники. Вон тот, в кафтане с соболиной оторочкой. Поклоны земные бьет, слезами горючими умывается. А рядом три бабы наперебой языками чешут. Бьюсь об заклад, косточки своим мужикам перемывают. Кумпания, вишь ты. А кто вообще дома сидит. Не в сортире, заметь, а кулебяку ладит. Дайн тоже, башка дурья, в благовония ромашку сушеную подмешал. Дорогие они, благовония?то. Если б по?настоящему боялись, не экономили.
— Согласна. Трясет только тех, у кого совесть нечиста. А дайн нагнетает обстановку, чтобы жертвовали охотнее.
— Может, они вампира и выдумали?
— Нет. Я видела следы.
— Какие следы?
— Пс?с?с. Потом.
Лён тем временем разговорился с мужиком за жизнь. У него это всегда хорошо получалось.
— Вывелись, говоришь, разбойнички?
— Щас, так они сами и выведутся! — хмыкнул селянин. — Маг подсобил. Настоящий, солидный, не то что ваша фитюлька. Хороший был маг…
— Был?
— Угу. На пожаре погиб, дите вытаскивал. Крыша возьми и рухни.
— Постоянный маг? Или наемник?
— Был наемником, да осел у нас, прижился. Года два, почитай, в наших краях волшебствовал. Кому скотину исцелить, кому лебеду изничтожить. И чаровал знатно, и насчет выпивки способный зело…
— Мир праху его… И давно он помер?
— Больше году минуло. Аккурат в канун Бабожника. Да вы не наговаривайте зря, — спохватился мужик. — Не вомпер он вовсе. Вона его останки, на алтаре лежат. Вы еще касательно их любопытствовали.
— Ага. А вы не в курсе, как он разбойничков изничтожил?
— Не?а, — мужик покрутил головой. — Попросил у Геньковой вдовы кошку рыжую и пошел с ней в лес, с кошкой?то. А как вернулся, так и глаголет: «Езжайте трактом спокойно, люди добрые. Ныне там страж сидит, разбойников да лихоимцев не пущает». С тем все и упокоилось, сгинули разбойнички, как и не было.
— Верите в вампира?
— Ну как вам сказать… — замялся мужик. — Верить?то верю, кто же спорит. А вот касательно вредоносности его сумлеваюсь. Он меня, почитай, от смерти да сраму уберег.
— Это как? — оторопел Лён.
— Да так. Прошлый год, аккурат в канун Бабожника, наехали к нам сборщики податей. Морды — во! Аки тыквы спелые. Страсть как до трудовых деньжат охочие. Все высосали, кровопийцы. Лошадь держишь — плати! Корову — опять плати! Сена стог накосил — снова им мошну набивай. Изба им моя понравилась. Вали, говорят, отсюда, мужик сиволапый, мы в твоей халупе Бабожник справлять будем! Куда ж я, говорю, на ночь глядя с женой да детьми денусь? Смеются, мерзавцы. Щенков, говорят, забирай куда хошь, а женка пускай с нами ночует.
Щенков, говорят, забирай куда хошь, а женка пускай с нами ночует. Она красивая у меня, женка?то, — с удивительной теплотой в голосе прогудел мужик. — Да леший с ней, с избой, я бы у снохи переночевал, да вот Марыська… Вступился я, значит, и схлопотал по башке сковородой чугунной. Не то обидно, что схлопотал, а что своей же сковородой, месяц на нее копил по меночке. Прихожу в себя в каких?то кустах, дети вокруг веночком, Марыська рыдает, вырвалась?таки, пока эти нехристи меня уделывали. Пойдем, говорит, Вань, к снохе?то. Дура, говорю, баба, дура ты эдакая. У снохи тебя наперед искать будут. Схоронились в лесу, развели костерок да и переночевали чин?чином, никакой вомпер нас не тронул. На зорьке прокрался я к своей избе, а они там и лежат, во дворе то есть. В чем за Марыськой выбежали, в том и лежат. Я… Того… Не кажите только никому… Свечку поставил… Вомперу?то. Помолился, значится, за его здоровьичко.
— И с тех пор никто его не видел?
— А его и так никто не видел, — простодушно отозвался мужик. — Пропадают у нас люди, пропадают. Но так, изредка, как обычно. Знамо дело — с медведем стакнешься, вепрь тоже не фунт гороху. Волков прорва развелось. Скотину, подлецы, режут. Но, правда, только если от стада отобьется, в хлева не лазят. И знаете, люди добрые… Кто пьянствует, ворует, злословит, руку на немощного подымает, тому тоже в лес ходить не след. Вепрь не вепрь, а нет ему возврату…
Мужик рассеянно кивнул, повернулся к двери, дернул за ручку.
— Да, ишшо… — спохватился он. — Вы с ним поласковей, а?
Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы пропустить мужика, то есть практически нараспашку, и снова захлопнулась.