На всякий случай парень и этого тощего монаха повесил бы на пару к уже имеющемуся — уж больно разительный и интересный контраст они собою представляли. Настолько, что это давало весьма интересную пищу для философических размышлений, а там заодно и желудок чего-нибудь требовал.
— Ладно, — молодой рыцарь отмахнулся. — Но если замечу в проповедях или постах, то сразу…
— И быстро, — заверил Урук, немного опечаленный отсутствием работы, так сказать, по профилю.
Монах боязливо покосился в сторону своего смирно висящего, куда более упитанного собрата. Пробормотал что-то вроде «упокой Госпожа душу отца Томаса», заверил их милость, что ничего такого — ей-же-ей, и вообще и в частности, после чего наконец оказался допущен к вожделенному элю.
Последним заявился давешний упырь, от которого разило какой-то дрянью. Грустный и мокрый, он отказался от выпивки. Зато притащенную с собой здоровенную полузадушенную крысу чиркнул по мохнатому горлу и выжал в кружку почти досуха. Сыпанул для аромата щепоть могильного праха, поболтал посудой размешивая, после чего встал и вихляющей бесшумной походкой подобрался к господскому столу.
— Я хочу, сир рыцарь, чтоб мы с вами выпили во славу Тёмной Госпожи… — означала эта дерзкая ахинея, что вомпер всё ещё сомневался в пришлеце — уж больно сильно в том отдавались сполохи столь ненавистного Света.
Воцарилась такая тишина, что стало слышно, как в черепицу с царапающим звуком стучит дождь. Взвыв не в лад дурным мявом, замолкли муз ы ки и громко вторящий им подвыпивший гоблин. А чучело совы опять раскрыло глаза и обвело чадную залу подозрительным взглядом устрашающе светящихся жёлтых глаз. Похоже, упырь таки нарвался…
Сир рыцарь неспешно встал. Медленно, с журчанием, из графина в единственную на всю округу глиняную кружку с отбитой ручкой пролился драгоценный сок эльфийского aedorne, чьей лозе никогда не расти в этом мире.
Похоже, упырь таки нарвался…
Сир рыцарь неспешно встал. Медленно, с журчанием, из графина в единственную на всю округу глиняную кружку с отбитой ручкой пролился драгоценный сок эльфийского aedorne, чьей лозе никогда не расти в этом мире.
— Что ж, за неё я выпью с особым удовольствием, — он обвёл корчму непроницаемым взглядом, а в его глазах цвета стали металось холодное пламя.
— А ну встать, голодранцы! — загремел молодой, исполненный скрытой силы голос. — За Её Величество пьют только стоя — в знак особого уважения!
Весьма и чрезвычайно впечатлённые собравшиеся с шумом поднялись да налили себе кто во что горазд. Даже Шрокен под зеркалом пробормотал:
— А хорошая традиция, надо будет перенять, — в порыве рвения он и вовсе залез на стойку — чтобы все видели, как сильно-пресильно уважает он Тёмную Госпожу.
Упырь весьма изрядно спал с лица, завидя какие последствия получила его выходка. И когда молодой рыцарь произнёс славицу Тёмной Госпоже и Повелительнице, снаружи грянул гром. Последовавшая за ним ослепительная вспышка так очевидно подтвердила искренность только что произнесённых слов, что только… ух!
Запрокинулись кверху дном кружки, деревянные кубки и чаши. Забулькал, утекая в пересохшие от волнения и торжественности глотки, эль по всей корчме. Потекло благородное вино за этим столиком и ещё тёплая кровь из кружки упыря. А сир рыцарь молодецки утёр то место, над которым у него ещё предстояло вырасти усам, и жестом поманил к себе тощего монаха.
— Несвятой отче, ты столько лет провёл, проповедуя всякую ахинею, что не удивительно, отчего в конце концов попал сюда, — парень обвёл залу блестящими и чуть смеющимися глазами. — А хоть раз в жизни от души скажешь? Что думаешь, что чувствуешь…
Жрец в засаленной до серой неузнаваемости рясе поначалу отшатнулся и привычно заюлил — но потом призадумался. Но, ненадолго — видимо, дегтярный эль таки хорошо прочищает мозги.
— А и в самом деле… — он залез на услужливо подвинутый массивный табурет, и окружающие поразились — как же серьёзно оказалось чуть побледневшее и заострившееся от волнения лицо.
Расчихавшемуся от простуды гоблину в углу попросту саданули табуреткой по маковке — да утихни ж ты, гнида! — и в зале наконец установилась относительная тишина.
— Что есть тьма, братия мои и сестрие? А есть она начало всех начал — но в то же время и конец всего. Всё исходит из неё, зарождаясь в грехе сладострастия. Да всё оно в нужное время во Тьму же и возвращается — но лишь для того, чтобы со временем вновь вознестись на миг лучом света, — голос его постепенно окреп и вознёсся, незримым ветром опаляя распахнувшиеся навстречу души и сердца.
Многих сторон бытия и противоположной ему ипостаси помянул разгорячённый выпитым, а пуще того вниманием слушателей монах. Коснулся он и тех незапамятных времён, когда даже боги вышли из объятий первозданной Тьмы. Поведал со всеобще поддержанным негодованием также о всяких занудных личностях, по глупости своей и необразованности почитающих темноту злом.
— Так ответьте же мне, заблудшие в невежестве грешники, как можно бояться матери и Госпожи нашей? — голос его рыком рассерженного льва раскатился по корчме, а блистающий взгляд готов был насквозь пронзить каждого ничтоже сумняшеся.