— Да чтоб у тебя язык отсох — такое на меня говорить! Купец один подарил. Денег у него с собой не было, за работу мне отдать, только золото — вот я книгу-то взамен и попросил.
Эсмеральда смутилась, вдобавок сообразив, отчего у парнишки слово золото не сочетается с понятием деньги .
— Прости. Ну, а что я ещё могла подумать?
Арриол фыркнул, помолчал. А затем, неожиданно встал и, шагнув ближе, добавил.
— Нож тоже мой. Летом гномы на ярмарку приезжали, а когда через мост караван ихний шёл, с фургона мальчишка упал, да прямо в реку. Я как раз на берегу одёжку свою стирал. Ну, вытащил мальца, в-общем. Потом отец его, бородатый гном такой, да весь из себя важный — золотые горы сулил. А я боевой нож попросил сделать, да зачарованный.
Женщина неотрывно смотрела в его измученные серые глаза, отчего у неё сладко заныло сердце. Против воли она улыбнулась ему и — о чудо! — на его упрямо сжатые губы тоже, медленно-медленно, выплыла несмелая улыбка.
Арриол, сидя за столом, торопливо ел тартилью (жареная картошка с колбасой или грибами — прим. авт.) , неумело держа в кулаке серебрёную вилку. Потянулся к чаше, запил еду молоком, которым заменили вино по его робкой, но непреклонной просьбе.
— Не спеши, обожжёшься, — ласково улыбнулась сидящая напротив Эсмеральда. — Так вот, как я уже говорила, тебе надо учиться.
— Так вот, как я уже говорила, тебе надо учиться.
— Счёту и письму я обучен, — с набитым ртом ответил парнишка, и с сожалением отодвинул от себя пустую тарелку. Допил молоко и довольно вздохнул. — Фу-ух! Эльфийским рунам тоже.
— Да когда ж ты успел? Или кому-то платил за уроки?
Он на миг смутился. — Да… была одна из здешних послушниц, учила. А я ей за это киску лизал.
Жрица в недоумении уже открыла было свой изящный рот, но затем поняла. Она изумлённо сжала губы, а на её прекрасное лицо выплеснулся жаркий румянец. — И что вы… ой, тебе не было потом больно? — осторожно спросила она.
Серые глаза дерзко и насмешливо блеснули. — А потом… а потом она мне помогала пальчиками. Да ещё и радовалась — самый лучший крем от прыщей, говорит, да ещё и бесплатно. Я ей за грамоту и науку до смерти благодарен буду!
Эсмеральда сжала ладонями свои полыхающие щёки. Ей почему-то вспомнилась легкомысленная и ветреная племяшка, которая этим летом закончила с отличием храмовую школу и была направлена в богатое, славное графство Имменор. Ох, думать дальше просто страшно!
— Ой, Арри, у меня ещё есть дела с этим праздником, — она легко подхватилась. — Скоро в храме служба. Отдыхай пока…
Полночь. С ясного зимнего неба игольчато-ярко светили вечные, холодные звёзды. От края до края через него протянулся сияющий, щемяще красивый Мост Богов. Наверное, днём сам Риллон проезжает по нём в своей золотой колеснице, освещая земли и моря, леса и поля, людей и не только, которые нынче славят Зиму. В самом же городе постепенно стало затихать веселье. Кого сморил сон или усталость, кого одолело Aetanne. Продолжали праздновать лишь самые стойкие гуляки; да румяные то ли от мороза, то ли ещё от чего стражники бодро топали по улицам, бряцая оружием и доспехами, поднимая пьяных да распугивая прячущиеся по закоулкам парочки.
В келье настоятеля за столом сидели трое. Сам господин Лефок, Эсмеральда и Зурн Ан. Хозяин вздохнул, и привычно протянул ладони к изразцам.
— О, наконец-то затопили, — устало обрадовался он, и придвинул своё кресло ближе к теплу.
Зурн, тоже вымотанный после трёхчасового праздничного молебна, лениво пробормотал, отрезая себе ещё кусок копчёной с можжевельником ветчины. — Интересно, кто? Не Ласло же?
— Я наложил на него месячную епитимью. Посадил на хлеб и воду, — довольно прищурился согревающийся настоятель. Задумчивая жрица, которая выложилась не менее, а может, и более других, молча вертела в своих тонких пальцах кубок с подогретым вином. «Странные вы люди, южане. Неплохие ребята, но как начинаете говорить — словно дверь несмазанная рыпит. Медленно так, протяжно. Сколько лет уж тут, а всё никак не привыкну…»
Лефок таки преодолел свою истому, и, направив из руки свет божественного Риллона, открыл волшебное окно в кочегарку под храмом.
Там, кто-то весь чумазый от угольной пыли — только светлые дорожки от пота пробиваются — неподъёмной совковой лопатой кормил жадные топки печей чёрным, с жирным блеском, гномьим углём. Зачерпнул полной мерой, зашвырнул в распахнутый огненный зев, застонав от натуги, и закрыл дверцу. Дрожащими руками, на которых позвякивали кандалы, поставил мелом отметку в ряду других, и перешёл к следующей топке, звеня цепью от пояса к вделанному в потолок крюку.
— Ничего, сейчас печи загружу, потом поддувала прикрою, а вьюшки заверну. А когда угаром надышитесь да потравитесь, проклятые — опять убегу.
Он закашлялся от угольной пыли, согнувшись, пошатнулся и упал, повиснув на короткой цепи. Худое тело его выгнулось дугой, а изо рта донёсся упрямый хрип.
Худое тело его выгнулось дугой, а изо рта донёсся упрямый хрип. — Всё равно не буду вашим рабом!
Эсмеральда вскочила, сияя таким нестерпимым светом, что скатерть и край стола задымились. Затем судорожно вдохнула воздуха и бессильно обмякла. Зурн Ан с потемневшим ликом всё-таки успел подхватить её. Усадил женщину обратно в кресло, а затем повернулся к настоятелю, нависая над ним с жадно хватающими чьё-то горло руками.