— Говори.
— Если услышишь — от клиентов, от захожих каких людей — разговоры такие, что тебя испугают, насторожат, — не раздумывай, сразу звони мне. В школу звони — а с завтрашнего дня по номеру девятнадцать-девятнадцать, добавочный ноль один. С автоматического аппарата просто шесть цифр набрать. Запомнила?
— Запомнила, Яшенька. Что случилось? Плохое что?
— Пока ничего, но может, — он коротко, скупо объяснил, о чём речь. — Я руку держу на пульсе, конечно, но всякое, знаешь ли, случается.
— Что ж за нелюди бывают на свете, Яшенька, — горестно вздохнула Вера. — Не сомневайся — если что…
— Нелюди, — кивнул Гурьев. — Очень правильное слово, голубка. Нелюди. Нежить.
Сталиноморск. 11 сентября 1940
В школе уже начинались вызванные появлением Гурьева процессы, которые он ожидал и на которые очень надеялся. Правда, Завадская пребывала по этому поводу в тихой панике, но его это не слишком смущало. Не возникало и разговоров среди коллег, которых он весьма опасался: до взрослых куда труднее достучаться, это дети всё схватывают на лету. Кое-кто из учителей был безотчётно напуган, конечно же, не догадываясь об истинной подоплёке разворачивающихся событий. Но, в общем и целом, — всё было пристойно. Штатно.
Идиллическое расположение духа, в котором пребывал Гурьев, легко всходя на школьное крыльцо и расточая вокруг себя ласковые улыбки, адресованные расцветающим при его появлении детским лицам, было грубо разрушено явлением маслаковской физиономии:
— Товарищ Гурьев! Зайди-ка ко мне в кабинет.
Гурьев не то, чтобы позабыл о спектакле, устроенном для Маслакова в первый день учебного года, но как-то за суетой последних дней не удосужился проследить за эффектом — уж очень был занят. А Маслаков, который, похоже, был так погружён в свой собственный мир, преисполненный его, Маслакова, значением и ролью в деле партийного и советского строительства, что даже всем понятные и вполне ясные ситуации преломлялись в его голове прямо-таки ошеломляюще своеобразно. Вычислить это для Гурьева не составило большого труда: у Маслакова всё было написано на заднице. Потому что на том месте, где у нормальных людей находится обычно лицо, у Маслакова находилась именно задница — с усами и ушками. Как же мне хочется кого-нибудь убить, с нежностью подумал Гурьев. А вслух осведомился:
— Надолго?
— А?! — опешил Маслаков.
— Я жутко занят, Трофим Лукич, — пояснил Гурьев. — Могу уделить тебе ровно, — он вскинул руку с хронометром к физиономии Маслакова и постучал ногтем по стеклу циферблата, — три минуты. — И добавил с милой улыбкой старого аппаратного волка: — Время пошло.
— Это как такое?! — ошалело спросил Маслаков. — Ты кто?! Ты… как такое?!
— Это, Трофим Лукич, новое штатное расписание, — заговорщически склонился к нему Гурьев. — Если тебе, паче чаяния, есть, что мне доложить — докладывай. Если не укладываешься в регламент — подай письменный рапорт. А разговоры с тобой рассусоливать — это мне совершенно некогда. Так я тебя слушаю. Внимательно.
— У?!? — сказал Маслаков. — А?!? Э-э-э…
— Гласные звуки проходят в первом классе.
Так я тебя слушаю. Внимательно.
— У?!? — сказал Маслаков. — А?!? Э-э-э…
— Гласные звуки проходят в первом классе. Что ты их знаешь все наизусть — верю. Говори, меня дети ждут.
Маслаков, похоже, собрался хлопнуться в обморок — во всяком случае, усы на заднице поехали в одну сторону, а ушки — совершенно в противоположном направлении. Сшибка ужасов, происходившая в мозгу Маслакова и отражавшаяся на физиономии, являла собой хотя и забавное, во многом поучительное, но отнюдь не приятное зрелище. Гурьев нахмурился и покачал головой:
— Соображаешь туго, товарищ Маслаков. А девушки — они, знаешь, любят длинноногих и начитанных. Так ты что-нибудь понял? У тебя осталось ровно сорок секунд.
— Т-т-т, — проскрипел Маслаков, становясь буро-малиновым. — К-к. П-п-п-п.
— Давай так, товарищ Маслаков, — Гурьев решительно взял несчастного Трофима Лукича стальными и цепкими, словно капкан, пальцами за плечо. Разворачивая и придавая ему необходимое ускорение, Гурьев посоветовал: — Пойди к себе, товарищ Маслаков. Повтори в тишине и покое все звуки русского языка. Гласные и согласные. И крепко, очень крепко, подумай — а надо ли товарищу Гурьеву лишний раз на глаза попадаться? Подсказку даю — не надо.
Он оттолкнул Маслакова и, наклонив голову набок, проследил, как тот врезался жирной спиной в стену. Гурьев кивнул и собрался идти дальше по своим делам, когда услышал за спиной тихий, звенящий торжеством и немного — совсем чуть-чуть — насмешливый, Дашин голос:
— Гур Великолепный.
* * *
Собственно, Гурьев не ожидал, что Маслаков сдастся совсем уж без боя. Но вот то, что партийное животное бросится искать управу на него, Гурьева, у Завадской — это было забавным, более чем забавным, сюрпризом. Завадская набросилась на Гурьева практически без предисловий:
— Вы больны?! Вы хромаете?! Или это новая мода такая московская — с тростью разгуливать?!
— В некотором роде, — беспечно просиял Гурьев. — Ну, это, разумеется, никакая не трость, но всё равно — не надо, не надо бояться.
— Яков Кириллович, миленький! Да что же вы такое творите?! Да он же вас … Ох!