Невозможно даже просто перечислить всего, что стало его навыками, — такими, как для прочих — говорить или дышать [41] .
Природа оказалась к нему щедра — хорошая наследственность с обеих сторон, и матери, и отца, крепкая психика и нервы, прошедшие отличную закалку, сильное, крупное тело безо всякого изъяна, доведённое занятиями до безупречного совершенства, понимаемого окружающими, как красота. Чистая гладкая кожа, лицо с правильными, энергичными чертами и яркие глаза, излучающие жизненную силу, спокойствие и здоровье — залог симпатий. И зависти. Наука быть незаметным оказывалась нередко весьма кстати.
Он был так ещё юн. И понимал, что знает и умеет ещё до обидного мало.
Сталиноморск. 2 сентября 1940
— В общем, всего, брат Денис, не расскажешь, — подытожил Гурьев. — Такие дела.
— Вот, значит, как бывает, — тихо проговорил Шульгин, не глядя на Гурьева. — А потом что? Сам учился? Дальше-то?
— Дальше много всего было, Денис.
— Эт я понимаю. Расскажешь? Потом?
Гурьев пропустил вопрос мимо ушей, и Денис понял: переспрашивать не стоит.
— Выпить хочешь? — вдруг спросил Гурьев. — Вижу, что хочешь. Денис, ты у меня смотри. Пить — нельзя. Давай сейчас остаканим это дело — и в завязку до моего особого разрешения. Сейчас надо быть в тонусе.
— Это я когда выпью — тогда в этом, в тонусе, — мрачно заявил Шульгин. — А когда не пью — вообще не соображаю!
— Сто граммов наркомовских перед сном, — безжалостно прищурился Гурьев. — А ещё лучше — стакан молока с мёдом. Днём, тем более с утра — ни-ни. И на вахте, естественно.
— Ладно, — страдальчески простонал Шульгин. — Вот же бл… Ой.
— Ты давно в школе?
— Скоро пять лет будет.
— И как тебе?
— Нормально. Народ, сам понимаешь, всё больше грамотный, ни выпить, ни поговорить по-людски.
— Ну, выпить — ладно, — Гурьев усмехнулся, доставая коньяк и сноровисто нарезая лимон с сыром.
— Ну, выпить — ладно, — Гурьев усмехнулся, доставая коньяк и сноровисто нарезая лимон с сыром. — А отчего ж не поговорить?
— Ушей много оттого что.
Гурьев напрягся. Кажется, начинался один из тех разговоров, от которых у него всегда зубы тоской начинало ломить.
— Много?
— Ну, — Денис выдержал паузу. — Есть, в общем.
— Кто? — вопрос был задан тоном, который Шульгин до этого у Гурьева не слышал. — Я слушаю.
— Да Маслаков, — Шульгин аккуратно плюнул на папиросу и сунул окурок в пустую пачку. — Ты его не видал ещё? Парторг наш.
— Ну, на самом деле уже удостоился чести.
— Вот. Его и боятся.
— Такой страшный?
— Мудак он грёбаный, понятно!?
— Понятно. А остальные?
— Ну, что — остальные. Разве против Маслакова можно буром переть?
— Коротко и ясно, — кивнул Гурьев, заканчивая приготовления к трапезе. — Подробности потом. Ты где живёшь, боцман?
— Живу. На Морской.
— От Чердынцевых далеко?
— Шесть дворов, — осклабился Шульгин.
— Ты не лыбься, боцман, — усмехнулся Гурьев. — Я всё про себя и про неё знаю, только слюни распускать не нужно, потому что компота не будет. Давай-ка вздрогнем, — он разлил коньяк.
— Вообще-то я по другим делам, — сознался Шульгин, с подозрением косясь на янтарную жидкость в рюмках. Нет у меня настоящих коньячных рюмок, тоскливо подумал Гурьев. Ни для тебя, ни для себя нет. Господи. Рэйчел. — Но с хорошим человеком — почему же не выпить?
— Ты почему не женат? — продолжая улыбаться, быстро спросил Гурьев.
Шульгин помялся немного и вздохнул. И махнул рукой:
— А! Сначала было не до того. А потом стало не до этого.
— Ясно, — кивнул Гурьев и, улыбнувшись совсем уже безгранично, хлопнул Шульгина по плечу.
— Дорогая вещь, — опять покосился на коньяк Шульгин. — Ну, поехали.
Они чокнулись и выпили.
— Я не стеснён в средствах, не волнуйся, — Гурьев отправил в рот «гвардейский пыж» — два ломтика сыра, а между ними — кружок лимона без шкурки, и Шульгин, крякнув, ловко собезьянничал.
— А где машинка? — завертел головой Шульгин. — Ну, которая деньги печатает, — И видя — Гурьев не собирается отвечать, сменил тему: — А что это за закуска такая хитрая?
— Имени покойного императора Николая Второго, Денис.
— Ага, — немного удивился Шульгин. — Ну, между первой и второй… За что пьём?
— Со свиданьицем, — Гурьев тихонько звякнул своей рюмкой о рюмку Шульгина и медленно выпил.
Денис, напротив, залпом опрокинул в себя напиток и полез пальцами за очередным «пыжом»:
— А ничего, крепкий! Посуда уж вот только мелковата.
— Тепло? — поинтересовался Гурьев.
— Тепло? — поинтересовался Гурьев.
— После пятой поглядим, — уклонился от прямого ответа Шульгин, набивая рот закуской. — Ты надолго к нам?
— Увидим, — Гурьев быстро изготовил новую порцию закуски и отправил это себе в рот. — Полагаю, да.
— Это хорошо.
— Чему ты так рад, боцман? Думаешь, тебе со мной легко будет?
— А я и не хочу, чтобы легко. Я хочу, чтоб весело было. А с тобой, Кириллыч, видно: уж чего-чего, а вот соскучиться — ну, никак не получится.
— Наблюдательный, — Гурьев облокотился на стол. — Стихами разговариваешь. Но уж очень быстрый ты, Денис. Это мне не подходит.
— Есть самый малый вперёд, — наклонил голову Шульгин. — А чего ждём?
— Мы не ждём, Денис. Мы работаем и готовимся.
— Не понял.
— Это потому, что торопишься. Ты не торопись. Ты наблюдай и думай.