— Мне, право же, очень лестно, что вы меня помните. Мы были друзьями с вашим отцом. Правда, это было, кажется, в другой жизни.
— Да. Но мир тесен, иногда это к лучшему, — Гурьев улыбнулся и подтянул к себе девушку за локоток. — Познакомьтесь. Это Ирина.
— Весьма польщён, — Полозов поклонился и церемонно поцеловал протянутую Ириной руку, чем окончательно смутил её. — Яков Кириллович, надеюсь, вы сможете уделить мне немного времени? Нам необходимо побеседовать, я живу здесь, неподалёку.
— Я подожду тебя на площади перед Музеем религии, хорошо? — Ирина снизу заглянула Гурьеву в глаза, поняв мгновенно, что сейчас она лишняя и нисколько, ни капельки не обижаясь и не сердясь.
— Поговорите без меня.
— Это может быть довольно долгий разговор, — тихо буркнул Гурьев.
— Ничего, я не заблужусь. Делай то, что ты должен, я подожду, — Ирина кивнула Полозову: — До свидания.
Он проводил Ирину взглядом и повернулся к Гурьеву:
— Когда увидитесь, передайте, пожалуйста, что я бесконечно признателен мадемуазель Ирине за возможность поговорить с вами с глазу на глаз. Прошу Вас, сюда.
Дорогой Полозов не проронил ни слова. Гурьев тоже молчал, хотя буря чувств переполняла его.
Они поднялись на третий этаж и вошли в длинный коммунальный коридор, тихий и пустой — была середина рабочего дня. Оказавшись в жилище бывшего лейтенанта Минного Отряда Балтийского флота, Гурьев с интересом огляделся. Обстановка была спартанской, чтобы не сказать — убогой: узкая, как шконка в кубрике, кровать, этажерка с книгами, стул, огрызок — иначе не скажешь — письменного стола да полупустая вешалка для одежды. Полозов взял стул и пододвинул его Гурьеву:
— Садитесь, Яков Кириллович, — перехватив его взгляд, направленный на свои руки в перчатках, Полозов усмехнулся: — Не подумайте ничего такого. Пожар в снарядном бункере — пренеприятная штука, а вентиль задрайки оказался чересчур горячим для нежных ручек моего благородия. А потом — соленая вода, вот и хожу теперь, как опереточный шпион. Могу вас угостить коньяком. Не побрезгуете стариковским угощением?
— Я просто не пью, Константин Иванович. По нескольким причинам, одна из которых — прискорбно юный возраст.
— Как вы сказали? Прискорбно юный? — Полозов остановился, приподнял брови и улыбнулся. — Какого же вы года рождения, голубчик, десятого, кажется?
— Да. Десятого.
— Но выглядите Вы, смею вас уверить, значительно старше.
— Спасибо. Я стараюсь.
— Вы просто удивительно похожи на Кирилла. Кирилла Воиновича. А матушка ваша как поживает, здорова ли?
— Благодарю Вас. Можно сказать, вполне благополучно. И не замужем, если вас это интересует.
— Помилуй Бог, — Полозов вскинул руки, словно защищаясь. — Столько лет, да у кого язык повернется сказать хоть слово в упрек! А сверх того — и подумать! Я вас искал, матушку вашу, разумеется, когда вернулся. А, впрочем, по порядку. Так вы определенно не будете любезны составить мне компанию?
— Мне очень жаль, Константин Иваныч, но не могу.
— Больше не уговариваю, — кивнул Полозов, повернулся, достал из тумбочки пыльную початую бутылку, невысокий граненый стакан, налил себе на два пальца густо-коричневой жидкости, поставил бутылку на место и сел напротив Гурьева на кровать. — А я, с вашего позволения, — Он помолчал, сделал глубокий глоток, посмотрел на Гурьева, потом в окно. И повторил: — Я вас искал. Я вернулся в Питер зимою девятнадцатого, после плена. Мы повредили рули на выходе из бухты, — такая глупая случайность. И, соответственно, лишились возможности уклониться. Крейсера — «Аугсбург» и «Бремен». Шли по пятам. Приняли бой с численно превосходящим противником, как принято писать в сводках. Первым же снарядом разбило радиорубку. Даже сигнал бедствия не сумели передать. Ну, да вы и сами, наверное, знаете. Извините. Все эти подробности… Наверняка не говорят вам ничего.
— Напротив, — Гурьев опустил голову.
Ну, да вы и сами, наверное, знаете. Извините. Все эти подробности… Наверняка не говорят вам ничего.
— Напротив, — Гурьев опустил голову. — Для меня это представляет особую ценность. А уж от вас — тем более. Константин Иванович. Нам ведь ничего не сообщили. Вы же знаете — они не состояли в законном браке. Это во-первых. А во-вторых — не было никаких сводок. Вы просто исчезли — и всё. Потом, окольным путём, через немцев, докатилось, что «Гремящий» сражался до последнего. Мы были уверены, что уже никто и никогда ничего не сможет рассказать, — желваки вздыбили кожу у Гурьева на щеках — раз, другой, третий. — Простите. Я слушаю вас.
— Нет, — Полозов сделал еще один глоток, кадык его сильно дернулся вверх-вниз. — Я должен был. Мы всё-таки их потрепали. Кирилл Воинович умер у меня на руках. Осколок в брюшину. Это было безнадёжно, особенно в том положении, в котором мы очутились. Ваш отец… Он был настоящим командиром. Не сочтите, что я перебираю с патетикой. Я оставался единственным офицером. Он сказал — ты отвечаешь за команду. Если представится возможность спасти экипаж, сделай это. Я забрал его золотой браслет, чтобы передать вашей матушке. Вы, вероятно, не помните, но этот браслет… У меня был такой же, у всех в Минном Отряде, нам выдали их после тренировочного похода с предписанием носить, не снимая. А вашему батюшке пожалован был ещё револьвер. Я, собственно, вас за тем и позвал. Я не мог этого сделать раньше по независящим от меня обстоятельствам. Но я делаю это теперь.