— Сколько тебе лет? — удивляясь тому, как звучит её голос, спросила Ирина.
Как у лётчиков на фотоснимках в газете.
— Сколько тебе лет? — удивляясь тому, как звучит её голос, спросила Ирина. И нахмурилась: не хватало ещё, чтобы этот мальчишка почувствовал. Мальчишка?
Он почувствовал, конечно же. И улыбнулся:
— Шестнадцать.
— Извини. Ты так разговариваешь…
— Как? — он чуть наклонил голову набок.
— Как взрослый.
— Я взрослый.
Тон и выражение лица, с которым это было произнесено, не содержали даже самого крошечного намёка на двусмысленное толкование сказанного. Что это значит, Ирина даже не могла попытаться себе вообразить. Но что-то это, без сомнения, значило. Что-то важное.
— Спасибо, — снова улыбнулась Ирина. — Портфель действительно ужасно тяжёлый. Почему тебя так зовут, Гурьев?
— Как — так?
— Гур. Что это за нелепое прозвище?!
— Вовсе нет. Гур означает — «молодой лев». На иврите, — он улыбнулся чуть смущённо и пожал плечами.
— На… чём?
— На древнееврейском. Кстати, есть такой роман, Лью Уоллеса, «Бен-Гур», и довольно известная пьеса с тем же названием.
— А ты что, знаешь древнееврейский?! — Ирина ощутила, как брови её ползут вверх совершенно помимо воли. — Откуда?!
— Роман написан по-английски, — Гурьев снова просил извинения за неё у неё же. Как у него это выходило, Ирина не понимала, да и не отдавала сейчас себе в полной мере отчёта, что, собственно, происходит. — Вообще-то на нём — на иврите — практически никто не говорит. Язык молитвы. Язык Писания. Книги книг. Очень ёмкий, точный и в то же время совершенно потрясающе многозначный. Красивый язык. Мне нравится.
Что это такое, оторопело подумала Ирина. Мысль не пронеслась — медленно протекла, извиваясь и замирая. Что же это такое?! Кто это?! Кто он такой?!
— Подожди, Яша… Подожди, — Ирина окончательно растерялась. — Я… Я ничего не понимаю… О чём ты? Какие… Книга книг? Ты… Ты Библию, кажется, имеешь ввиду?!.
— Не кажется, — Гурьев вздохнул. — Точно. Вот совершенно.
Ирина почувствовала, как у неё закружилась голова. Очень легко, очень приятно. И, кажется, зазвенело в ушах. Она испугалась. Вот ещё глупости! Что это со мной?!
— Ты что — верующий?! — спросила Ирина, чтобы как-нибудь прекратить затянувшуюся паузу.
— Очень непростой вопрос, — Гурьев усмехнулся. — Я не могу сразу вам на него ответить.
Ирина рассматривала его почти с ужасом:
— Ты… Ты всегда такой?
— Какой?
— Ну… Вот… Вот такой?!
— Да. Со мной безопасно. Вы это скоро почувствуете.
Я уже чувствую, подумала Ирина. Уже чувствую. Ой, мамочка! Он же мальчик! Мальчик?! Ирина вспыхнула, безуспешно пытаясь отогнать от себя ощущение мурашек по спине и шее, забыть об электрическом разряде, пронзившем её в тот самый миг, три минуты назад, от прикосновения крепких и ласковых мужских рук. Стараясь отвести взгляд — и будучи совершенно не в силах этого сделать — от серо-стальных с антрацитовыми прожилками глаз, глядящих на неё открыто, спокойно и весело.
Не насмешливо, нет, — именно весело и ободряюще.
— Я и не боюсь, — пробормотала Ирина. — С чего это ты взял?
— Значит, мне показалось. Простите.
— Я, кажется, сказала уже, что не сержусь, — с усилием проговорила Ирина.
— Отлично, — он просиял. Зубы какие, подумала Ирина. Интересно, он уже бреется, или… Ой… — Всё получится у вас, Ирина Павловна. Вот увидите.
— Я… — Ирина машинально поднесла руку к горлу. — Спасибо тебе.
— Да ну, пустяки какие, право. Идёмте. Я вас провожу.
— Гурьев! Я…
— Ирина Павловна, ну, вы что, — Гурьев посмотрел на неё. И улыбнулся опять.
Опять эта улыбка, в ужасе подумала Ирина. Да кто же он такой, Господи?!
Домой к Ирине нужно было добираться на трамвае. В вагон Гурьев Ирину самым настоящим образом занёс — иначе было никак невозможно. Такая толкотня! А он, вошедший вроде бы следом за Ириной, каким-то чудом оказался впереди, раздвигая толпу. Не расталкивая, а именно раздвигая. И толпа подавалась — вроде бы незаметно, но беспрекословно. И без единого возмущённого вопля. Несколько мгновений спустя Ирина стояла — совершенно свободно — у окна напротив двери, со всех сторон окружённая Гурьевым. Именно так это ощущалось — со всех сторон.
Вот это да, подумала Ирина. Ничего больше она не в состоянии была подумать. Вот это да. Только эти слова, как стук колёс, отдавались у Ирины в голове. Вот — это — да.
На нужной остановке он спрыгнул с подножки, протянул Ирине руку для опоры. Какой-то мужик сунулся ей наперерез, пытаясь влезть в трамвай поскорее. Ирина не поняла, почему мужик вдруг отвильнул. И почему выпучил глаза, явно давясь застрявшими в горле матюгами. Она могла поклясться, что Гурьев ничего не сделал и даже не произнёс ни слова. Он даже не смотрел на беднягу. Вот это да.
У арки Ирина остановилась.
— Спасибо. Я уже дома.
— Пожалуйста, Ирина Павловна, — Гурьев протянул ей портфель. — До свидания.
— До свидания.
Он вдруг слегка поклонился, — она едва сдержалась, чтобы не отпрянуть, — так это было старорежимно, так ужасно и так потрясающе здорово, — повернулся и ушёл. Ирина не могла, разумеется, видеть, как он улыбается, и сердито думала только об одном. Какой он, Гур, красивый.
Москва. Сентябрь 1927