Они вошли внутрь, и Ирина поняла, что Гурьев здесь — как рыба в воде. По тому, как вёл он её между столами, каким взглядом смотрел на публику и половых, как экономно и чётко двигался, усаживая её и усаживаясь сам. Это было так ни на что не похоже! Ни на что, известное ей. Ирина выросла в семье, в которой идея посетить подобное заведение даже не могла зародиться в мозгу. Её воспитание, усвоенные ею — вполне органично и необременительно — советские жизненные лекала, которые до сей поры примерялись к привычной действительности почти без заметных сбоев, — всё в ней громко протестовало против того, что происходило сейчас вокруг. Тёмный лес, угрюмый, зловещий, где из-за каждого пенька и кустика смотрит на тебя горящими угольками глаз опасность. И Гурьев, конечно же, не был коренным обитателем этого леса. Он был здесь чужим, как и она. Но если себя Ирина ощущала не столько Красной Шапочкой, сколько зайцем, то Гурьев… Нет, он не был волком в этом лесу. Волк — всё-таки местный житель. А Гурьев — он был здесь егерем, со спокойным любопытством наблюдающим за жизнью и борьбой биологических видов и следящим за тем, чтобы зайцы не обглодали всех деревьев, а волки и лисы не сожрали всех зайцев.
И публика, так явно вдруг утратившая интерес к вновь вошедшим. И расположение столика, за который они сели. И чистая скатерть, расстеленная ещё до того, как Ирина окончательно устроилась на стуле. И сахарница, полная ослепительно белого пиленого рафинада, появившаяся мгновенно — вместе с двумя стаканами ароматного горячего чая, в массивных серебряных подстаканниках, с ложечками не в стаканах, а на отдельном блюдце. И салфетки, и вазочка с оранжерейной гвоздикой, — всё это, а, главное, то, как спокойно воспринимал это Гурьев, окончательно утвердили Ирину в ощущении, что жизнь её вдруг совершенно непостижимым образом вошла в крутое пике. У неё даже уши заложило.
Чай оказался ещё и удивительно вкусным. И пирожное «Меренга», которое донесли через минуту, было восхитительно нежным, не приторным — то, что надо. Ирина уже без опаски осмотрелась. И, вздохнув, подняла глаза на Гурьева:
— Гур, а… А почему ты его не убил?
Он посмотрел на Ирину, — как ей показалось, с любопытством:
— Тебя интересует техническая сторона вопроса? Или моральная?
— Обе, — чуть подумав, произнесла Ирина.
— Технически, — Гурьев вздохнул. — Технически… Скажем так — обстановка уж очень была неподходящей.
— Технически… Скажем так — обстановка уж очень была неподходящей. Море любопытных, внутренний двор. Слишком всё прозрачно. А что касается морали… Строго говоря — академически — он уже покойник, Ира. Ну, протелепается ещё несколько месяцев. Год, от силы. Свои же пырнут ножом в подворотне, спьяну или при делёжке. Зачем мне его убивать? Напрасный труд, — он беспечно пожал плечами.
Ирина смотрела на него с ужасом:
— Откуда… Откуда ты знаешь?
— Что?
— Что его убьют?
— У него написано это на лице, Ириша, — мягко сказал Гурьев. — Большими-пребольшими буквами.
— А у меня? Что написано у меня на лице?
— Что я тебе нравлюсь, — Гурьев был абсолютно серьёзен. — И это радует меня так, что я ни о чём другом не хочу и не могу сейчас думать.
Ирина опустила голову. Кажется, у неё покраснели не только щёки, лоб и уши, но руки и даже волосы.
— Ира, — Гурьев осторожно взял её пальцы, погладил. — Ира.
— У тебя… Тебе ведь ничего за это не будет?
— Нет.
— Я боюсь.
— Чего?
— Что тебя посадят в тюрьму, — с усилием выговорила Ирина. И спросила срывающимся от отчаяния голосом: — Что? Что ты делаешь, Гур? Что-то… Что-то ужасное, да?
— Почему ты так решила? — он не спешил развеять её тревогу, и это, как ни странно, Ирину слегка успокоило.
— Потому что ты мог их убить, — тихо проговорила Ирина, не глядя на Гурьева, но и не отнимая руки. — Не только Силкова. Всех. Как… тараканов. И ты их — не пожалел. То есть… Ты не их! Тебе до них нет дела, как будто они — в самом деле тараканы. Ты… ты не захотел, чтобы это меня… коснулось. Ты только не понял, Гур. Если бы ты с ними подрался, я бы не так испугалась. А так… Ты не только их напугал. Ты меня напугал — до смерти.
— Прости.
— У тебя был такой голос. И взгляд.
— Какой?
— Как будто ты… Ты вдруг как будто стал теми, кого они боятся, перед кем лебезят и заискивают. Как будто настоящим бандитом, налётчиком. Только ещё страшнее. В тысячу раз страшнее.
Гурьев с новым интересом посмотрел на Ирину. Ох, женщины, подумал он. Образование, городская жизнь — всё шелуха, когда доходит по-настоящему до печёнки. Как они это чувствуют? Вот бы мне так научиться.
— Гур, где, у кого?! Разве можно научиться такому?!
Он посмотрел поверх её головы. И ответил так, словно не слышал или не понял её вопроса:
— Моя мама работает переводчиком в издательстве «Академия». Как ты думаешь, на её жалованье могут прожить двое взрослых людей?
— Не знаю…
— Не могут. Я обеспечиваю семью. Сам. Когда-то, очень давно, я дал слово, что моя семья никогда ни в чём не будет нуждаться. И выполняю это.
— Как?!
— Бильярд, Ириша.
— На деньги?
— Конечно.
— Но это… Незаконно!
— Скажем так, — когда нет тотализатора, ставок на победителя и выплаты премиальных последнему, это не противозаконно.
На самой грани, разумеется, но — лишь на грани. Не более того. И вообще — благородный спорт, если разобраться. Даже чемпионы мира есть. А ты ведь подумала про карты, правда?
— Да.