— Так точно, — поднял глаза Чердынцев. — Ты что — с самого начала знал?
— Да ничего я не знал, — поморщился Гурьев. — Ничего. Я твою записку получил из наркомата в конце июля. К нам отправляют на экспертизу всякие сумасшедшие идеи.
— Куда — к нам?!?
— Одиннадцатый отдел ЦК, Михаил Аверьянович. И — как написано в одной смешной старой книжке, «всё заверте…». Ну, дальше — ты понимаешь, дело техники. Принято решение, корабль этот давно уже заказан, правда, поначалу его на Северный флот планировали, но обстановка меняется очень быстро, так что — сюда. Кузнецов хотел тебя, правда, на Северный всё-таки дёрнуть, а товарищ Сталин сказал: зачем? Не надо. Товарищ Чердынцев у нас наверняка свой родной черноморский ТВД куда лучше северного изучил, тем более — вырос в тех местах. Вот, сказал товарищ Сталин, и хорошо: где родился, там и пригодился. Но с дочерью твоей — это абсолютно случайно всё вышло. Хотя никаких случайностей на самом деле не бывает.
Хотя никаких случайностей на самом деле не бывает. Вообще.
— Что — и Сталину о моей записке докладывали? — потерянно спросил Чердынцев. — Да кто же?
— Я, Михаил Аверьянович. Больше, понимаешь, какое дело, некому твои сумасшедшие и гениальные идеи вождю докладывать. Пришлось мне.
— Вопрос по кораблю.
— Да.
— Откуда такой? Где построен?
— В Америке.
— А договор [96] ?!?
— Всё решается, Михаил Аверьянович. На определённом уровне — решается всё в нужном ключе, в нужном направлении. Одна моя хорошая американская знакомая сделала мне подарок. А я — тебе. И больше тебе знать ничего не нужно.
— А проведут его как?! Война же в Средиземном море. А Турция?!
— Это, Михаил Аверьянович, вопросы даже не контр-адмиральского уровня допуска. И уж не каплейского — точно.
— А эти… раскопки?
— Да что с тобой такое, Михаил Аверьянович?! — изумился Гурьев. — Не забивай ты себе голову ерундой. Ей сейчас будет, о чём болеть.
— Разрешите ещё вопрос, товарищ Гурьев.
— Мы на «ты».
— Так служба же. Разрешите?
— Разрешаю.
— Это всегда — так быстро?
— Всегда. И даже ещё быстрее. Война на носу, Михаил Аверьянович. На пятки уже наступает, в затылок дышит. Успеть надо — хотя бы самое необходимое. Определись, кого из команды «Неистового» с собой заберёшь.
— Есть, — кивнул Чердынцев. — Есть. Принято, Яков Кириллович.
— Ну. А я что говорил? В четырнадцать ноль-ноль жду тебя в парикмахерской номер два, на улице Ленина. Не заблудишься?
— Никак нет. Разрешите личный вопрос?
— Разрешаю.
— Тебя что же — нянькой ко мне назначили?
— Совсем ты сбрендил, Михаил Аверьянович, — ласково сказал Гурьев. — От обрушившихся на тебя перипетий сюжета. Меня никто никуда назначить не мог, не может и не сможет никогда. Даже товарищ Сталин. Ты это имей ввиду на будущее, на всякий случай.
— И?
— И звание у меня очень простое. Яков Кириллович. Имя, в общем. Даже товарищ Сталин так ко мне обращается. Ещё вопросы?
— Никак нет, — щёлкнул каблуками под столом Чердынцев, продолжая сидеть. — Разрешите приступать?
— Разрешаю. А тянуться — это успеешь, Михаил Аверьянович. Мы с тобой, после всего, что случилось, — в общем, ближе иных родственников. По прямой. Ну, счастливо оставаться.
— Веруша.
— Ох! Яшенька, — просияла Вера. — Напугал. Что? Ты ко мне? Стричься?
— Стричься, но не я, — тряхнул головой Гурьев. — Поди-ка сюда, голубка.
Он взял Веру за локоть, подвёл к проёму, чуть приподнял занавеску:
— Моряка вон того, высокого, видишь? Михаилом зовут. Постриги его, Веруша. Как голову его возьмёшь в руки — так и не выпускай. Поняла меня, голубка? Поняла?
— Яшенька, — Вера задохнулась, закусила губу, посмотрела на Гурьева чёрными, полными слёз, глазами.
Поняла меня, голубка? Поняла?
— Яшенька, — Вера задохнулась, закусила губу, посмотрела на Гурьева чёрными, полными слёз, глазами. — Да что же ты делаешь, Яшенька?!
— Делаю, что обещал. Не тебе — себе. Что могу — то и обещаю. А что обещаю — в общем, всегда могу. Сложится, не сложится — увидим. Почему-то такое у меня чувство, что сложится. Судьба твоя, Веруша, рядом ходит. Не прозевай.
— Я поняла, Яшенька. Поняла, — улыбнулась Вера. — Не говори ничего. И я ничего не скажу.
— Вот, кивнул Гурьев. — Вот. Это правильно. Слов лишних — не надо.
Ах, Господи, где же мы все у тебя помещаемся-то, подумала Вера, держась из последних сил, чтобы не разрыдаться в голос. Где же? Кто же может в сердце столько места для всех найти?! А сам… Сколько же людей, сколько людей Богу за тебя молятся, Яшенька. И я буду. Мы, вымолим, Яшенька, вымолим…
Он вернулся к Чердынцеву, присел рядом:
— Мастер Вера с тобой заниматься станет, каплей. Она — мастер, с большой буквы мастер, ты учти это, Михаил Аверьянович. И её не обижай.
— Что?!
— То. Должок за тобой, если помнишь.
— Сдурел ты? — тихо спросил, краснея, Чердынцев. — Сдурел. Кто ж… такое… приказывает?!
— Я, — спокойно ответил Гурьев. — И не приказываю — прошу. У неё муж погиб. Знаешь, как? Я расскажу, чтоб ты знал, Михаил Аверьянович. Ей не рассказал, а тебе — расскажу. Его забрали с днепростроевцами, следователь ему говорит: сознавайся в шпионаже на польскую разведку, гад, если не сознаешься — изнасилуем твою жену, а потом — дочку. Пять лет ребёнку. И в это время — женский крик в соседнем кабинете. Он кинулся на следователя и голыми руками глотку ему разорвал. Его застрелили на месте. Вот такие у нас времена с тобой, Михаил Аверьянович. Других нет. Извини.