— Потому что литература — это история в наиболее увлекательной, доходчивой форме, Анна Ивановна.
— И что же? Вы будете… просто учителем? На полставки?!
— Буду, — кивнул Гурьев. — С огромным удовольствием. И вы скоро убедитесь: я вам нравлюсь — в том числе и как учитель.
— И что же, бумаги ваши… настоящие? Все — настоящие?
— Абсолютно. А говорю я вам это — про раскопки и важное поручение Центрального Комитета — для того, чтобы вы знали: я иногда буду совершать экстравагантные, неожиданные поступки, а вам при этом лучше всего делать вид, будто всё совершенно нормально. И чтобы вы не боялись — ощущайте за своей спиной всю мощь Центрального Комитета. Нашей родной коммунистической партии. Большевиков.
Если бы Завадская не была абсолютно уверена, что это невозможно — она могла бы поклясться: в голосе сидящего перед ней человека звучит насмешка. Откровенная — и более чем язвительная. Но ведь это невозможно, подумала Завадская. Нет. Нет, решила она окончательно. Нет. Мне показалось.
— Что — всей?! — она приподняла брови.
— Целиком.
Заведующая долго рассматривала Гурьева, прежде чем нарушить молчание:
— Вы ведь не расскажете мне, что происходит. Что — вообще — происходит?
— Нет, Анна Ивановна. Поверьте, так правильно.
— Хорошо, — Завадская вздохнула и посмотрела на Гурьева. — Хорошо, Яков Кириллыч. Можете располагать мной в полной мере. А насчет классов… Два десятых и три девятых. Два восьмых. Классы не такие уж и большие.
— Разберёмся, Анна Ивановна, — Гурьев кивнул, заложил ногу на ногу и сцепил пальцы в замок на колене. Рукава сорочки чуть-чуть приподнялись, и Завадская с изумлением увидела на его левом запястье часы — странные, блестящие, явно и вызывающе заграничные, а на правом — массивный браслет кованого червонного золота, с затейливой славянской вязью, но не произнесла ни звука. Потому что он весь был такой, этот непонятный молодой человек, говорящий невероятные, едва ли не смертельно опасные вещи с таким видом, как будто нет ничего обыденнее и проще. Что же — получается, в Центральном Комитете вот такие — теперь — работают?! Молодые, яркие, нездешние какие-то.
С такими глазами. Да этого же просто быть не может. Выдумка? Мистификация?! Боже мой, да кому же придёт в голову такая чудовищная идея?! Не может быть. А — есть. Подождите… А с чего я взяла, будто он — сотрудник ЦК?! Он же сказал — «поручено»?! Всего-навсего — «поручено»?! Да — или нет?! Что же происходит?!
Она зябко повела плечами и стянула пальцами платок у самого горла — и всё-таки решилась задать страшный вопрос:
— Вы работник ЦК?
— Я школьный наставник, обременённый важным, ответственным поручением, которое не имею права не выполнить, Анна Ивановна, — ласково проговорил Гурьев. — Это всё. Извините меня, пожалуйста — это действительно всё.
— Что ж, — Завадская поняла: стена. За много лет — она научилась понимать такое. И, в общем, даже привыкла. — А на сегодня какие планы у вас?
— Осмотреть окрестности.
— Понятно. Не откажетесь отобедаете со мной? Буду ждать вас к четырём часам.
— С удовольствием. А сейчас — разрешите откланяться, — и Гурьев поднялся.
Сталиноморск, гостиница «Курортная». 28 августа 1940
Закрывшись в номере, он присел на кровать, вздохнул, задумчиво помял рукой подбородок. Потом поднялся, взял тубус, открыл. И через мгновение ощутил в ладони привычное живое тепло рукоятей Близнецов.
Мягкий, еле слышный щелчок фиксатора, — и седая, покрытая дымчато-переливающимся, словно струящимся полупрозрачным узором сталь клинков показалась на свет. Медленно, словно осматриваясь, мечи выдвигались, повинуясь живительным токам, идущим от ладони Гурьева.
— Знакомьтесь, Близнецы, — тихо произнёс Гурьев. — Пока мы живём с вами здесь.
Он провёл несколько ката [8] . Близнецы остались довольны. Гурьев и Близнецы понимали друг друга и вместе могли очень многое, если не всё. Меч — это больше, чем оружие. Меч — Струна Силы. Именно меч собирает воедино всё искусство воина — от рукопашного боя и сюрикэн-дзюцу [9] до умения останавливать врага взглядом, — любого врага. Меч — Судья, Наставник, Друг и Брат воина. Продолжение руки, мера и средоточие воинского Духа. Меч — живой. Меч — Альфа и Омега. Двойной Меч.
Гурьев вложил клинки в ножны и аккуратно закрыл тубус:
— Спасибо за урок, Близнецы.
Тёмно-коричневая кость, из которой были сделаны ножны-рукояти Близнецов-ширасайя [10] , всегда была тёплой. Какому животному принадлежала эта кость, Гурьев так и не выяснил. Хотя интересовался в своё время, и ещё как. Просто поверить в сказанное Накадзимой, — кость из гребня Дракона, — он так и не решился. Может, и зря. Ну, какие, в самом-то деле, драконы ещё, невесело усмехнулся Гурьев. Драконов не бывает. А всё, что случилось со мной, со всеми нами, — разве бывает?!
Гурьев достал из саквояжа фотографические планы города и крепости, сделанные с самолёта по указанию Городецкого. Снимки были просмотрены и изучены до дыр, и привязаны к карте ещё в Москве, и теперь Гурьев хотел проверить всё на местности, благо вид из окна весьма к этому располагал. Он вытащил небольшой, но мощный бинокль с просветлённой оптикой и нанесённой внутри сеткой дальномера. Расстояние от Гурьева до Главной башни — три тысячи восемьсот метров. Плюс-минус десятая процента. И высота над уровнем моря — метров шестьдесят с хвостиком, прикинул он.