Гурьев открыл сейф, достал оттуда серый конверт и, вынув из него три снимка, положил их на столик изображениями вниз.
На тыльной стороне каждого снимка были надписи от руки — «дочка», «мама», «бабушка и дедушка». Городецкий несколько секунд рассматривал нехитрый пасьянс. Гурьев показал пальцем на «дочку» и кивнул. Нахмурившись, Городецкий протянул руку, перевернул фото, поднёс к глазам. И долго, бесконечно долго рассматривал.
— Красавица, — он кивнул и взял следующий снимок. — Беру прикуп.
Некоторое Городецкий время цепко разглядывал оба фото:
— Ты смотри. Бывает же. Какое сходство.
— Всё? — с интересом спросил Гурьев.
— Нет, — буркнул Городецкий. — Не всё. Где-то я её видел. Где?
— Стареешь, секретарь, — вздохнул Гурьев, кивая на третий снимок.
Городецкий, коротко глянув исподлобья на Гурьева, поднял последнюю фотографию — и резко откинулся на спинку стула. Гурьев увидел, как натянулась у Варяга кожа на скулах. Городецкий сложил все три снимка в одной руке веером, словно карточную колоду, и смотрел на них минуты, наверное, две. Гурьев молчал. Даже глаза прикрыл.
Городецкий медленно, словно нехотя, сложил фотографии в конверт. И, зябко поведя плечами, проговорил:
— Вон зачем ты сюда рвался.
— Да если б я знал, зачем я сюда рвался.
— Но что-то же ты чуял.
— Не это. Не это, Варяг. Я до сих пор поверить не могу.
— Это точно?
— Это точно. Всё сходится — чуть ли не с точностью до часов и минут.
— А я-то думаю: за каким лядом тебе ермаковские показания вдруг понадобились. Пришлось тряхануть его как следует, чтобы правду сказал, наконец, мразь. Вот оно что. И дальше?
— Надо сказать ей.
— Спятил ты, что ли?! Советский ребёнок, комсомо…
— Не городи чушь, Варяг. Ничего в ней этого нет. Я её три с половиной месяца наблюдаю — каждый день. Это царская кровь.
— Дальше?! Что мы дальше с ней будем делать?!
— Это неверная постановка вопроса, Варяг. Верная будет такая: что она с нами захочет делать? Что захочет — то и сделает. Может и послать на все четыре стороны. А может — и нет. Вот если нет — тогда будем думать дальше. Царская кровь — это суд, Варяг. Суд окончательный, суд — на земле — последний. Как присудит, так и будет.
— Есть у тебя план — на случай «не пошлёт»?!
— Есть.
— Ага. Интересно. Ты Колчакову жену на этот предмет дёрнул?
— Да. Она её сходу признала. В общем, Варяг, готовься — сегодня вечером. Устроим маленькую пьянку по случаю окончания раскопок — и скажем. Войдём по самые ноздри.
— А Надя?
— Что — Надя?
— Наде — сказать?
— Ну, это ты, Варяг, сам решай. Надя — твоя жена, не моя. Но своей — я бы сказал.
— Ясно. Ну, тогда — по-семейному.
— Хорошая мысль.
В дверь постучали — осторожно, но нетерпеливо. Гурьев чуть повернулся:
— Войдите.
— Товарищи, — Герасимов не скрывал торжества.
Гурьев чуть повернулся:
— Войдите.
— Товарищи, — Герасимов не скрывал торжества. — Попрошу вас на место раскопок. Ознакомиться… с артефактами.
— Давайте посмотрим, — легко согласился Гурьев, поднимаясь. — Раз уж нашли что-то — взглянем, взглянем. Прошу, Алексан Саныч, прошу.
Герасимов сиял:
— Яков Кириллович, значение этой находки переоценить просто нельзя. Конечно, утверждать что-либо безоговорочно пока рано, но у древней легенды о гибели князя Святослава Игоревича от рук печенегов, князя Кури, вполне возможно — именно благодаря этим находкам — появятся веские археологические обоснования. Во всяком случае…
— Кольцо, Михаил Михайлович, — Гурьев протянул Герасимову сложенную лодочкой ладонь.
Герасимов запнулся на полуслове и, вынув футляр с кольцом из кармана, со вздохом вернул Гурьеву:
— Всё-таки — тоже в известном смысле артефакт, Яков Кириллович.
— Вот копию к делу и приобщите, — спокойно резюмировал Гурьев. — А колечко-то — моё, Михаил Михайлович. Семейная, можно сказать, реликвия. Сознавайтесь, голубчик. Зажилить хотели колечко-то? Ай-яй-яй, Михаил Михайлович, нехорошо.
Глядя на бутафорящего Гурьева, Городецкий покачал неодобрительно головой:
— И что? Столько лет…
— Да ладно вам, Алексан Саныч, — посмотрел на него Гурьев. — Ещё одна вложенная легенда. Умели предки тайны хранить, ничего не скажешь. Не то, что мы, нынешние: сейфы железные, грифовка — детский лепет, да и только.
— Ну, вы объёмы документации не сравнивайте, — мгновенно отреагировал Городецкий. — Так что ж там такое, Михаил Михайлович? Битва Святослава с печенегами, картина маслом?
— Вы напрасно так шутите, товарищи, — немного даже обиделся археолог, но всё равно — улыбнулся. — Сейчас сами увидите.
— Ну, сами над собой не пошутим — другой никто и не осмелится, — резонно заметил Городецкий. — Серьёзность тоже хороша, однако же — без чрезмерности.
Перед спуском в раскоп какая-то юная археологиня не выдержала:
— Оделись бы вы потеплее, Яков Кириллович, холодно же!
— Ничего, Оленька, ничего, — усмехнулся Гурьев. Больше, чем я сам себя заморозил, уже никому не удастся, подумал он. — Я справлюсь, спасибо.
Увидев, наконец, находки, Городецкий разочарованно пожал плечами:
— И всё?! Стоило ли из-за этого…
— Безусловно стоило, — тихо и уверенно произнёс Герасимов. — Стоило, товарищи. Стоило, и ещё как. Одно красное знамя с золотым соколом чего стоит. И сохранность, и всё остальное — стоило.