Тут уже гвалт поднялся совершенно невообразимый. Гурьев сел за учительский стол и с отсутствующим видом уставился в окно, боковым зрением наблюдая за учениками. Кажется, начало им понравилось.
— Яков Кириллыч, Вы серьёзно?!
— Во здорово!..
— А можно…
— Да подожди ты! Дай сказать…
— Яков Кириллыч, Яков Кириллыч! А мы, значит, можем всё, что хотим, делать!?
Гурьев задумчиво поскрёб большим пальцем ямочку на подбородке:
— В пределах разумного. Я не уверен, что предложение покидать стулья из окна найдёт в моём лице широкую поддержку. Кроме того, я категорически не одобрю идею забросать прохожих водяными бомбочками. Ну, а в остальном — пожалуйста.
Ответом ему был громовой хохот. Когда он смолк, кто-то из мальчишек сказал:
— А мы в походе сто лет уже не были! Яков Кириллыч, давайте сходим, а?
— Куда?
— А в Старую крепость. Можно?
Почему нет, подумал Гурьев. Хороший повод для истории. И кивнул.
— Ур-р-ра-а-а-а-а!!!
— Значит, первым пунктом внеклассной работы у нас поход. Когда?
— А в воскресенье!
— Следующее!
— Нет. Не годится. Я могу двадцать первого, а потом буду смертельно занят. Годится двадцать первое?
— Годится!!!
— Добро. Быстро сели все на места, сейчас распишем, что взять с собой и кто что понесёт. Ну, тише, я кому сказал?!
Когда обязанности распределились, Гурьев встал у доски:
— Все свободны, кроме Чердынцевой.
Класс, радостно заулыбавшись, загрохотал было крышками парт, но замер, услышав голос нового классного воспитателя — спокойный голос, модуляции которого, кажется, искажали пространство:
— Тихо и по одному. Сомов, Остапчик. Ваше задание в силе. Ждите в коридоре.
Когда ребята, всё больше на цыпочках, покинули кабинет, Гурьев подошёл к Даше, сел за парту с ней рядом:
— Что надумала, дивушко?
— Ничего, Гур. Не знаю.
— Дело ясное, что дело тёмное. Не знаешь, когда точно отец возвращается?
— Нет. Это же военная тайна!
— Ну, разумеется, — покивал Гурьев. — Конечно, тайна. Это правильно, это ты молодец. Ладно. Двигай к Нине Петровне, ребята ждут. Что-нибудь нужно, кстати? Продукты, может быть?
— Мы с Денис Андреичем в военторге вчера по папиному аттестату отоварились. Нине Петровне всё кстати. А я… Мне много не нужно.
Это точно, подумал Гурьев. Много не нужно. Двое за руки, двое за ноги. А пятый с инструментом. Порвут, как козу. Никакая наука не поможет. Сказать ей об этой записке, будь она неладна? Если всё это именно из-за докладной Чердынцева, и черновик уже ушёл за кордон — а она не знает об этом? Или она ничего вообще не знает? А если я ошибаюсь? Если всё это — чулки и помадки? Если я начну сейчас её расспрашивать, начнётся настоящий кошмар — «не думай о белой обезьяне».
И она перестанет мне верить. И я не смогу ей сказать потом нечто куда более важное, чем эта проклятая записка. Нет. Нельзя. Её доверие, она сама — важнее, неизмеримо важнее любой толпы кораблей и самолётов. Поэтому — нет. Не скажу. Не спрошу. Точка. Иерархия приоритетов. Он представил себе — нет, не представил, разве можно представить такое?! — подумал о том, что станет с этим лицом, с этой кожей, с этими глазами, когда в них плеснут серной кислотой. Подумал, как легко — при помощи маленького кусочка свинца — превратить это живое, ненаглядное чудо в кусок холодной протоплазмы. Что случится, когда она попадёт в крючки к «специалистам» — профессионалам, внутри которых сидит настоящая нежить. С другой иерархией приоритетов. Как станет ошмётками человека, готовыми на всё, абсолютно на всё — лишь бы прекратилась боль. И когда эти творят такое — ах, какая у них эрекция. Гурьев прищурился на миг и отвернул голову, чтобы Даша не увидела его глаз. Не нужно было ей сейчас этого — глаза его видеть.
— Гур? Что с тобой?
— Ничего, ничего. Всё нормально. Идём, у меня ещё дела.
— Какие?
— Дарья. Давай ты не будешь пытаться мной управлять.
— Нет, — Даша провела рукой по роскошной своей косе, перекинула её на грудь. — Я не пытаюсь. Но я же сказала — я собираюсь тебе помогать. А чтобы правильно тебе помогать, я про тебя должна всё знать. Всё-всё! А то — я чувствую, но сказать никак не получается.
Что ты за диво такое дивное, ужаснулся Гурьев. Как же это так, а?!
— У меня действительно дел по горло.
— Это не ответ, — нахмурилась Даша.
— Ох, не строй меня, дивушко, — покачал головой Гурьев. — Это, знаешь ли, чревато.
— Я тебя… не строю, Гур, — тихо сказала девушка. — И не вешаюсь тебе на шею. Ты сам сказал: мы друзья. У друзей не должно быть секретов друг от друга. Я же не виновата, что мне нечего тебе рассказать. И потом, если я у тебя на глазах буду, тебе станет спокойнее. Разве не так?
Ох, дивушко моё, подумал Гурьев. Дивушко, дивушко. У тебя есть, что мне рассказать. Но я не спрошу тебя об этом. Господи. Рэйчел.
— Хитрая, — усмехнулся он. — У меня есть дела в городе. И в крепости. А потом я буду с твоими телохранителями совершенствовать боевое искусство. Годится такой план?
— А потом? Вечером? Возьми меня с собой, куда ты пойдёшь. Пожалуйста. Я тебе не помешаю, честное слово.
— Скучно тебе с Ниной Петровной?
— Не в этом же дело!
Это точно, подумал Гурьев. Не в этом.
— Лучше скажи мне вот что. Ты бы сильно расстроилась, если б отец женился?