— А против ствола?
— Сколько тебе надо времени, чтобы его достать? — Гурьев протянул Городецкому руку. — Терция, две?
— Терция — это что?
— Четверть секунды.
— Проверим?
— Пожалуйста.
Городецкий вынимал оружие почти целую секунду. Прежде чем он наставил зрачок ствола на Гурьева, револьвер птицей выпорхнул из его руки и грохнулся в угол, — Богомол едва успел убрать бритую и круглую, как шар, башку с траектории.
— Ну, ни хера ж себе, — крякнул кто-то.
— Отставить, — тихо приказал Вавилов. — Это как называется, сынок?
— Кэндо. Искусство боя. Извините. Очень долго рассказывать.
— И давно?
— Всю жизнь.
— Я-а-а-асно…
— А я-то ломал голову, кто это Гирю с его шалманом уработал, — Городецкий рассмеялся. — Ай да Гурьев, ай да сукин сын! Вот вам и висяк, — распечатали!
Нет, всё-таки он опасен, без всякого страха подумал Гурьев. И он мне нравится.
— Варяг?!
— Год назад. Помните? Кто из наших был на месте? Лесной, Драгун?
— Да там как будто фреза с мотором пролетела, — проворчал Плетнёв, осторожно покосившись на Гурьева. — А потом Змей Горыныч пыхнул. Ёшкин кот, Михеича — и то вывернуло!
— Гур, а почему — именно так? — во взгляде Городецкого светилось любопытство, и не было ни тени осуждения, в отличие от хмурого Вавилова.
— Его пример — другим наука, — Гурьев был безмятежен. — Но, Боже мой, какая скука. Давай сменим тему, Варяг. Я даже не представляю себе, о чём ты говоришь.
— Хорошо держишься, сынок, — тон Вавилова, несмотря на звучавшее в нём уважение, не предвещал ничего хорошего. — Чтобы это было последний раз. Вопросы?
— Куча вопросов, Фёдор Петрович, — Гурьев спокойно выдержал его взгляд. — Разве не верно, что нападающий сам выбирает свою судьбу и берёт на себя ответственность за последствия? Стоит ли рисковать, оставляя врагу возможность причинить вред тебе и твоим близким? Разве долг не платежом красен? Я могу долго упражняться. Ошибка, на самом деле, в другом. В том, что болезнь запущена. Гангрену останавливают ампутацией [122] . Опять же, мы углубляемся в область чистого разума. Мы для этого здесь?
— Ага, — Герасименко подкрутил роскошные усы. — Ты кого приволок, Варяг?
— Настоящего самурая, — усмехнулся Городецкий. — Инструктора по защите и нападению. А?
— Извини, Сан Саныч, — Гурьев развёл руками. — Я не Гилель, чтобы научить тебя Торе, пока ты стоишь на одной ноге [123] .
— А этого даже я не знаю, — Городецкий вздохнул.
— А этого даже я не знаю, — Городецкий вздохнул. — И сколько мне потребуется времени?
— Года три. У тебя общая подготовка неплохая, и весьма. Ну, чтобы ты хотя бы представление имел, как и что к чему, не меньше года.
— А остальные?
— Как я могу знать? Пробовать надо.
— Ты посмотри только, Батя. Какой кадр!
— Мы договорились, сынок? — Вавилов словно не слышал всего, что было произнесено с того момента, как прозвучала его последняя реплика.
— Обещаю, — Гурьев чуть прищурился.
— Ну, добро, — лицо Фёдора Петровича вмиг разгладилось. — Человек должен всегда человеком оставаться. Иначе сам превратится в нежить.
У Гурьева было море возражений в запасе, но он промолчал. Городецкий посмотрел на него — и кивнул одобрительно.
— Теперь многое понятно, — Вавилов грузно поднялся, посмотрел на подчинённых. — Порядок наведите, ребята. Давай-ка, сынок, ко мне в кабинет. И ты, Варяг.
Расположившись за столом и усадив Гурьева с Городецким, Вавилов разорвал, по старой привычке, новую пачку папирос «Норд» пополам и, закурив, кивнул Городецкому:
— Покажи колечко.
Городецкий достал аккуратно сложенный вчетверо лист и протянул Вавилову. Фёдор Петрович долго рассматривал картинку, потом вернул бумагу:
— Размножим на гектографе. Кто рисовал? Ты, сынок?
— Да.
— Толково. Должно помочь.
— Если оно ещё здесь, — Городецкий рассеянно вертел в руках ручку-самописку. — А, Батя?
— А где? — Гурьев напрягся.
— Да где угодно, — Городецкий вынул плоский портсигар, достал папиросу, закурил, с наслаждением затянулся. — Это не Тициан и даже не Фаберже. В каталогах его нет. Я проверю, но ставлю глаз, что в каталогах оно не значится. В случайности я, как известно, не верю. Значит, работали на заказ. Так, Батя?
— Так, Пинкертон.
— Ну почему Скворушка должна была заболеть именно сейчас? — Городецкий с силой затолкал самописку в нагрудный карман пиджака и снова взял лежавшую на краю пепельницы папиросу. — Кого мне по музеям и архивам отправлять? Колумба с Сотником? Или самому? Прр-р-роклятье!
— Музеи оставьте Полозову, — Гурьев посмотрел в половину окна. — Полозову. Это несложно, ему быстрее помогут, чем вам.
— Штучная мысль, сынок, — согласно кивнул Вавилов. — Мандат мы ему оформим, чтобы по бумажкам не было вопросов. Ты ему доверяешь?
— Да. Он, конечно, в драку полезет, но с этим мы с Учителем справимся.
— Да уж не подведите.
— Варяг, — Гурьев чуть повернулся, чтобы лучше видеть Городецкого.
— Да?
— Ты с какого года?
— Пятого.
— Как же ты на Олимпиаду попал?
— Да есть пара фокусов, — Городецкий заговорщически подмигнул.
— Добро. Сан Саныч, через час я хочу видеть план мероприятий по делу.
Сан Саныч, через час я хочу видеть план мероприятий по делу. Посидим над ним, если повезёт, до обеда управимся. Двигай.
Городецкий кивнул и вышел. Оставшись с Гурьевым с глазу на глаз, Вавилов зажёг очередную папиросу и, усмехнувшись каким-то своим раздумьям, проговорил: