— Даже если ты подумала, что я бесплотный дух, это не так. Тебе показалось.
Она быстро, но не поспешно, и это Гурьев тоже зафиксировал, захватила пальцами полотенце, прикрываясь.
— Нет, вы не дух, — улыбнулась она вздрагивающими губами — но глаза при этом оставались серьёзными и продолжали изучать Гурьева, — пристально. — Не дух, конечно. А кто? Осназ [11] ?
Надо же, какая наблюдательная, подумал он. Слова какие знает. Чудо, настоящее чудо. Ну-ну. Наступит, интересно, когда-нибудь время, когда девушкам в России не нужно будет ни знать таких слов, ни даже представлять себе, что такие слова вообще существуют? И думать о военных тайнах?! Нет, решил он. Я не доживу.
— Давай-ка я на царапину взгляну, — Гурьев, пропустив вопрос мимо ушей, так, словно он и не был задан, присел и быстро, профессионально пробежался пальцами по следу от ножа. На самом деле царапина, с облегчением понял он, даже шрамика не останется. А почему я думаю об этом?! Он выпрямился: — Ерунда. До свадьбы заживёт. Не били тебя?
— Нет, — девушка тряхнула волосами, — норовисто и сердито.
— Чудесно, — будто не замечая её гнева, Гурьев кивнул и продолжил: — План следующий. Моя одежда — метров сто восточнее по этому бережку. Наденешь мою рубашку, она сойдет за экстравагантный халат, и подождёшь меня у спасателей. А я схожу за таксомотором и отвезу тебя домой. Там переоденешься и вернёшь мне моё имущество. На всё про всё времени час, не больше, у меня дела. Как тебя зовут?
— Даша. Даша Чердынцева. А вы, всё-таки — кто? Вы ведь не флотский, загар у вас — не такой…
Это очень хорошо, Даша, подумал Гурьев совершенно спокойно. Это замечательно. И то, что ты Даша. И то, что Чердынцева. Не Мария не Иванова и не кто-нибудь ещё. Это очень хорошо. Очень. Дивно. Чудно. Прелестно. Восхитительно. Интересно, я что-нибудь — когда-нибудь — пойму?!
В личном деле Чердынцева не было никаких фотографий, кроме уставного снимка самого капитан-лейтенанта, — совершенно обыкновенного, такого, какими украшают кадровики десятки тысяч личных дел красноармейцев и командиров по всей стране. О дочери в личном деле сведений содержалось и вовсе на полстроки — правда, Гурьев отметил: имя хорошее, настоящее, «несовременное». Вот и всё, подумал он. Конец маскировки, вся бутафория — псу под хвост. Проклятье. Как такое могло получиться?!
— Я учитель, — Гурьев вздохнул. — Литературы.
— Не рассказывайте, раз нельзя, — невзирая на полотенце, Даша исхитрилась пожать плечами. Она почти совсем успокоилась — удивительно быстро, и её больше не колотила нервная дрожь.
Она почти совсем успокоилась — удивительно быстро, и её больше не колотила нервная дрожь. Ах, молодость, молодость, подумал Гурьев. Есть всё-таки хоть какие-то преимущества. — Вам же нельзя. Я понимаю.
И опять посмотрела, — нет, вовсе не на хронометр и не на браслет. На два — Даша не знала, как правильно они называются, — предмета, висевших у Гурьева на шее на длинных цепочках. Один — из металла, похоже, серебряный, и ещё один, поменьше — из неизвестного Даше светлого камня. Гурьев отрефлексировал её взгляд:
— Ну да, — подтвердил он, придавая голосу необходимые беспечные модуляции. — Нельзя. Я только что приехал. Сегодня. Замечательный у вас город. Зелёный, солнечный, тихий — просто прелесть. А осназ — это что такое?
— Не смейте таким тоном со мной разговаривать, — сказала девушка, и глаза её сверкнули так, что Гурьев весь подобрался. — Я не певичка из кафешантана, а мой папа — капитан боевого корабля. Так что я знаю, что такое осназ. Понятно?!
Вот оно, решил Гурьев, вот оно. Как же это?! Не бывает такого. Не бывает, и всё!
— Извини, пожалуйста, — он вздохнул. — Конечно, я тоже знаю, что такое осназ. И ещё много чего знаю. И я не стану никогда больше разговаривать с тобой, как с певичкой из кафешантана. Никогда. Обещаю. Честное слово. Простишь меня?
— Прощу, — кивнула Даша. — Только если слово держать будете.
— Буду, — без всякого лукавства подтвердил Гурьев. — Но я действительно работаю в школе. А самбо — это хобби.
— Это не самбо, — очень спокойно и тихо возразила девушка. — Такого самбо не существует. Вы обещали.
— На самом деле это именно самбо, — резко, словно кнутом, стеганул голосом Гурьев. Не хватало мне ещё тебе историю создания универсальной боевой системы докладывать и свою выдающуюся роль в её разработке и развитии, усмехнулся он мысленно. — Но ты права: на соревнованиях по самбо такого не показывают. И не будут показывать. Никогда. Я доходчиво излагаю? — И тотчас же, микшируя угрожающие нотки, улыбнулся: — Как считаешь, получится из меня учитель?
— Наверное, — Даша не очень неуверенно и с некоторой как будто опаской опять пожала плечами. — А где вы работать будете?
— В Первой школе.
— А я там учусь, — вдруг улыбнулась Даша. Улыбка была такая, что Гурьева едва не опрокинуло — мгновенная, неожиданная и разящая, как ночной выстрел в лицо. — Десятый «Б». Правда? У нас в школе?
Он кивнул, стараясь смотреть куда-нибудь поверх головы девушки. Лихорадочно пытаясь понять, на кого она так удивительно, невероятно похожа. Похожа до такой степени — Гурьев готов был поклясться: эти глаза, эту мимику, моторику — он уже где-то видел. Где? Когда? И не мог никак вспомнить, — он, с его феноменальной от рождения, а потом развитой годами специальных упражнений зрительной памятью. Он даже испытал нечто, отдалённо напоминающее раздражение. Очень уж некстати оказалась внезапная «амнезия». Ну, а совпадение времени и места — просто не лезло ни в какие ворота. А тут ещё — такая улыбка.