— Да. Так что же Даша?
— Что Даша? Даша пишет стихи, поёт, как сивилла, танцует, рисует… Проще сказать, чего она не умеет, чем перечислить её таланты.
— И чего же она не умеет?
— Подчиняться. Максимализм и бескомпромиссность на таком уровне, — только попробуйте не соответствовать! Уничтожит презрением. Ужас, а не девочка.
— Это не ужас, Анна Ивановна, — Гурьев улыбнулся отчаянно. — Это просто прелесть, что такое.
— Не вздумайте, голубчик. Даже не смейте думать об этом, — Завадская выпрямилась на стуле. — Иначе…
— Не волнуйтесь, Анна Ивановна. Всё будет в цвет.
— Что? Как?
— Это такой московский жаргон, — пояснил Гурьев. — Означает, что я полностью осознаю всю серьёзность ситуации. Не переживайте понапрасну.
— Понапрасну не стану. А вы не подайте повода.
— Нет. Не подам.
— Да-да, разумеется. Холостой столичный красавец с байронической грустью в глазах. Так я вам и поверила. И откуда вы только свалились на мою голову?!
— С неба, Анна Ивановна. С неба. А если я сказал, это значит — я сказал. Мы уже выяснили отношения.
— У вас есть кто-то? В Москве? — быстро спросила Завадская. — Она приедет?
— Трудный вопрос, — восково улыбнулся Гурьев. — Надежда — верная сестра, как говаривал наш классик Александр Сергеевич.
— Ну, хорошо, хорошо, голубчик, я не буду лезть, вы уж простите. Я просто беспокоюсь!
А я-то как беспокоюсь, подумал Гурьев.
— Слово, Анна Ивановна.
— Хотя бы до следующего лета. Пожалуйста.
— Да что это вы, в самом-то деле, — Гурьев приподнял правую бровь. — Она же ребёнок ещё!
— Ох, нет, — почти простонала Завадская, — ох, да нет же, голубчик, Яков Кириллыч, она совсем женщина! Вы думаете, я не понимаю ничего?!
— Так и я ведь понимаю — поверьте, ничуть не хуже.
— Ох, не знаю, не знаю!
— Я знаю. А что там за история с географией?
— Откуда вам известно?! — подозрительно нахмурилась Завадская.
— Мы случайно выяснили, что в табеле у нашего сокровища сплошные пятёрки — кроме географии. И прозвучала сакраментальная фраза — это личное. Остальное не составляет труда продедуктировать.
— Я не хотела бы сейчас в это углубляться. Это… Ничего серьёзного. Ну, почти.
— Почти? — оводом впился Гурьев. — Ага, как интересно. Дальше, пожалуйста.
— Яков Кириллович, я не собираюсь вам всё прямо сейчас рассказывать.
Во-первых, совершенно не желаю портить настроение ни вам, ни себе!
Гурьев опять повторил этот странный птичий жест — чуть наклонил набок голову. Что-то было в этом наклоне, — опасное. Опасное — не по отношению к ней, Завадской, но… Это опасное сияние уверенной силы окружало её собеседника, словно невидимый ореол. Завадской снова — в который раз — подумалось: не может же это всё на самом деле?! Она поплотнее закуталась в свой платок. А Гурьев проговорил, пряча под прищуром серебряные сполохи в глазах:
— Мне невозможно испортить настроение, дражайшая Анна Ивановна. Я вообще не человек настроения, потому что оно у меня давно и бесповоротно испорчено. Вероятнее всего, навсегда. И если бы я вздумал жить в соответствии с таковым, то не гонял бы тут у вас чаи с бубликами, а находился совершенно в другом месте и абсолютно ином качестве. Так что покорнейше попрошу обрисовать драматургию. Можно штрихами.
— Язычок у вас, — почти непроизвольно отодвигаясь к спинке своего кресла, проворчала Завадская.
— Ну да, Анна Ивановна. Ну да. Сгораю в пламени любопытства.
— Ну, хорошо, — Завадская длинно вздохнула и покосилась на Гурьева. — Сама не знаю, чем вы так на меня действуете?!
Ох, я знаю, подумал Гурьев.
— А драматургия, как вы изволили это назвать, следующая. Даша пользуется со стороны юношей повышенным вниманием. Пока им не приходится столкнуться с её… э-э-э… темпераментом и требованиями. Результатом является почти всегда уязвлённое самолюбие, а утешаются многие весьма одинаково, то есть похвальбой о мнимых подвигах.
— Всегда мнимых?
— Всегда, — отрезала Завадская. — Всегда. А некоторые коллеги… Э-э-э…
— Склонны вашу точку зрения «э-э-э», — Гурьев покрутил пальцами в воздухе и улыбнулся. — Огласите, пожалуйста, весь список.
— Вам весело?!
— Неописуемо, — кивнул он.
— Почему?!
— Давненько не занимался такими смешными проблемами. Всё время руки в крови по локоть, знаете ли. С удовольствием примусь за это дело, засучив рукава и подоткнув обшлага чеховской шинели.
— Яков Кириллович, — Завадская покачала головой. — Вы всегда такой?
— Стараюсь.
— Сколько вам лет?!
— А в бумагах разве не указано?
— Просто поверить невозможно. Сто лет дала бы вам запросто. Я вас ощущаю как своего ровесника, а не…
— Ну, вам я бы даже шестидесяти не дал, — чарующе улыбнулся Гурьев. — Так что сто лет — это гипербола, вероятно. Я просто мимикрирую замечательно. Итак, мы собирались перейти на личности.
— Танеч… Татьяна Савельевна Широкова, обществовед. Ну, у неё с Дашей чисто женское соперничество за умы и сердца старшеклассников, так что… Она молодая и очень интересная женщина, — Завадская снова опасливо покосилась на Гурьева. — Замужем, муж её — второй секретарь горкома комсомола. Детей нет, ну, и отношения там… Сложные, одним словом. А вот Трофим Лукич… С ним не так-то уж…
— Тоже молодой и интересный? — Гурьев продемонстрировал одну из своих улыбочек.