Акава вздохнула и посмотрела вниз — ковер стремительно несся вдоль склона. Уже виднелась избушка отшельника Амината, очередь просителей и покупателей у жилища старика казалась тонкой ниткой.
Акава вздохнула и посмотрела вниз — ковер стремительно несся вдоль склона. Уже виднелась избушка отшельника Амината, очередь просителей и покупателей у жилища старика казалась тонкой ниткой. Квадратики торговых лотков промелькнули и остались позади — ковер-самолет летел над лесом.
Королева оборотней вдруг задумалась: что же тогда произошло у Мутных колодцев? Что-то важное, что-то, что еще только предстояло осмыслить и понять. Ведь до этого Самсон не раз целовал ее, но она все равно оставалась огромной, скользкой, покрытой бородавками жабой. Акава попыталась представить, как она целует подобное существо, — и не смогла этого сделать. Воображение впервые отказало ей. Она вдруг поняла, что надо очень сильно любить, чтобы вот так, от всего сердца, принять в объятия лягушку. Что надо чувствовать, чтобы от всей души, не задумываясь над ее внешностью, поцеловать? По щекам Акавы потекли слезы. До нее только сейчас дошло, как велика любовь Самсона. Он будет любить ее всегда — в любом обличье и в любом возрасте. Даже когда она станет очень и очень древней, но все равно останется молодой. Он будет любить ее, даже когда узнает, что она бессмертна. Что ему предстоит покинуть этот мир, а она останется.
Она останется без него. И Акава поняла, что именно по этой причине, а вовсе не по легкомыслию она так вела себя. Она боялась полюбить до конца, она всегда оставляла дистанцию между собой и настоящей любовью. Он уйдет, а она останется — без него. Именно поэтому она воспринимала супруга как партнера по веселым играм — только потому, что боялась бесконечного страдания. И сейчас, глядя на зеленое море деревьев внизу, она осознала, что ей предстоит сделать выбор. Именно сейчас. Стоят ли несколько веков счастья бесконечного страдания потом?
Акава вспомнила, как Самсон улыбается — широко, заразительно. Как приглаживает непослушные рыжие вихры, когда чем-то смущен. Как бесшабашно ввязывается в авантюры — и выходит победителем. Как любит ее…
И поняла, что выбор свой сделала давным-давно, еще тогда, на поляне в Забытых Землях, когда впервые взглянула в разноцветные глаза рыжего вора.
На душе у королевы оборотней вдруг стало тихо-тихо, так тихо, что она услышала стук сердца. Оно билось все быстрее и быстрее, как-то по-особенному быстро, будто любовь подгоняла его. И Акава сорвалась с ковра, превратившись в большую белую птицу с зеленым хохолком и крыльями.
Хасан только рот открыл, но удивленный возглас таксиста Акава уже не услышала. Ковер-самолет остался далеко позади.
Оказалось, что она зря боялась перепугать жителей Рубельштадта превращением — у дворца стоял такой переполох, что никто и не заметил, как большая птица опустилась на крыльцо и превратилась в королеву оборотней. Самсона Акава застала за странным занятием — он раздавал наворованное добро. Потерпевшие низко кланялись и говорили спасибо.
— Не, в натуре, он чокнулся, — сказал Полухайкин, наклоняясь к Гуче, — друзья следили за происходящим, высунувшись по пояс из окна на втором этаже. — Чтоб карманник бабло без конфискации терпилам сливал! Может он, это, типа заболел?
— Да, друг Полухайкин, заболел, и заболел неизлечимо, — вздохнул Гуча. Они с Альбертом уже два часа наблюдали за тем, как вор отдает вещи, деньги, продукты. — А знаешь, чем заболел?
— Не, в натуре, не знаю!
— Женщиной заболел, Альберт, женщиной. Все дело в женщине!
— Это как? — С головы Полухайкина упала корона, но он успел на лету подхватить ее.
— А так, что они сначала подстраиваются, а потом строят! — Гуча переменил позу — уселся на широкий подоконник и подтянул одну ногу к груди.
— А так, что они сначала подстраиваются, а потом строят! — Гуча переменил позу — уселся на широкий подоконник и подтянул одну ногу к груди. Второй ногой черт упирался в пол. Обняв колено рукой, брюнет вздохнул и добавил: — И ведь как хорошо строят!
— В смысле?
— В смысле сначала думают о тебе, потом — вместе с тобой, а потом — за тебя. Вот посмотри на нашего воришку — да у него руки трясутся, когда он назад ворованное отдает! Его ломает, как наркомана, а он терпит. А знаешь почему?
— Почему?
— Потому что, видите ли, супруге не нравится его работа. Вот он и нашел компромиссное решение.
— Не, у меня Марточка не такая!
— А что Марточка? — вдруг вспылил Чингачгук. — Что Марточка?! На рыбалку-то ты так и не ходишь, а любил ведь раньше с удочкой посидеть.
— Я это… типа расстраивать ее не хочу, — ответил Альберт, провожая взглядом супругу.
Та собралась пройтись по лавкам и в связи с этим немного принарядилась. На королеве было синее платье, пышный подол делал широкие бедра Марты совсем уж необъятными. Следом за Мартой вприпрыжку бежала Мексика. Она увидела отца и Гучу и весело помахала им. Полухайкин улыбнулся в ответ. Он подумал, что тепло и ласка, внимание и забота, которыми окружила его жена, гораздо важнее, чем такая мелочь, как рыбалка.
— Тут рыба чокнутая. Пока к реке иду, одни рыбьи хвосты, в натуре, мелькают, — зачем-то начал оправдываться король. — Как только снасти закину — высовываются из воды и спорят, кто первый на удочку попадет. Не, не смейся, в натуре, очередь занимают. И глазки мне строят! Ну на фига мне это надо? Весь кайф пропадает. Это так же стремно, как охотиться на кабанчика на этой, как ее… типа свиноферме. Да и Марточка меня к рыбам ревнует.