— Сила у меня в ногах большая, амиго. — Король Полухайкин уже восстановил дыхание и теперь потряхивал ногами, расслабляя мышцы.
Гуча присел на травку. Вокруг было так умиротворенно и красиво, что хотелось хоть немного побыть здесь. Может, сжавшее душу беспокойство отойдет, отпустит? Чингачгук посмотрел вверх — в кронах деревьев шелестели эльфы, вспыхивая радужными крылышками в солнечных лучах. Иногда по стволу проносилась белка, перекликались красивыми трелями птицы. Черту вдруг подумалось, что в таком мире погибнуть нельзя. Альберт рассказывал о своем детстве, и Гуча, отогнав беспокойство, прислушался.
— Я в детстве маленьким был, дохлым. Потом, когда подрос, железом занялся. Так бы ничего, но одна подружка сказку рассказала. Там говорилось, что один мужик, кажется, из Греции, короче, Шварцнеггер тамошний быка на спине носил. Не, в натуре, она мне даже картинку в книжке показала — качок быка на плечах прет! Так вот, там говорилось, что самая сила в ногах содержится.
— И что же?
Несмотря на томившую душу тревогу, Гуча не мог не улыбнуться. Альберт всегда удивлял его полным отсутствием образования. Все, о чем он знал, бывший новый русский обязательно где-то слышал. Книг Полухайкин не читал принципиально, считая, что напрягаться не стоит, если все и так стремятся повысить его эрудицию и читают вслух. Он слушал и удивлялся — зачем людям это надо?
— И то, — продолжал Альберт, — что купил я теленка у бабки, в натуре, в деревню ездил! А потом каждый день теленка на плечи — и побежал! Не, люди, в натуре, попробовали пальцем покрутить, но, когда мои ребята пару пальцев забрали, народ успокоился.
— В смысле что покрутить?
— В смысле мозги! Ну знаешь, когда у виска крутят. Типа я лох конченый!
— А телок что?
— А что телок? Он типа рос — и сила моя росла. Думаешь, легко такого бугая на себе каждый день три года таскать? Только потом я любого заломать мог, а ноги, — Полухайкин хлопнул себя по ляжкам, — ноги — что у лошади стали! Поэтому так и бегаю, в натуре, как какое-нибудь кенгуру!
— Бычка-то, поди, на живодерню потом сплавил или на котлеты? — расхохотался черт.
— Ну ты, амиго, загнул, в натуре! Я его, можно сказать, с пеленок, а ты — котлеты! Вот только эта скотина потом обнаглела. Короче, бык совсем ножками ходить перестал. Утром подойдет к окну — и мычит. Типа выгуливать пора. Мне на стрелку или поспать хочется, а он мычит, гад!
— Так что же ты сделал?
— Я купил помещение, организовал спортзал, сдал его в аренду. А оплату, в натуре, поставил такую — типа мне денег не надо, вы мое домашнее животное на руках носить будете.
— И что, спортсмены согласились?
— Ну обрадовались даже, договор подписали, думали, халява. А потом, козлы, как моего любимца увидели — сбежать из Зелепупинска хотели. Но я, в натуре, заставил их условия выполнять.
— И на сколько же лет ты, Альбертушка, договор заключил?
— Да пока это животное от старости кони не кинет.
Не, а ты че, в натуре, ржешь-то? Я очень даже хорошо его пристроил! А больше у меня в Зелепупинске никого и не было, — сказал Полухайкин и вздохнул.
— Ладно, Альберт, пошли в нору. — Гуча встал, стряхнул с одежды прилипшие травинки и направился в лес.
Друзья миновали несколько цветущих полянок, подошли к дыре, что вела в подземный тоннель. Они молча переглянулись. Каждый надеялся, что Бенедикт жив и ничего страшного с растяпой не случилось, но в то же время оба чувствовали, что случилось что-то плохое. Может, поэтому сразу не хотелось идти к норе — чтобы хоть ненадолго растянуть состояние неизвестности, чтобы подольше сохранить надежду?
Они спустились в тоннель и быстро добежали до того места, где он расходился в стороны тремя коридорами. Остановились перед дорожным камнем, и Гуча присвистнул от удивления.
— Странно, — пробормотал он, — надпись на камне исчезла.
— Дракулы стерли, — предположил Альберт, поворачивая в левый коридор. — В натуре, они! Им теперь гостей долго не надо. Они же теперь эту… типа вечную жизнь обеспечить не могут. Нечем, в натуре. Спят теперь в своей коммуналке, пока новые зубы не вырастут.
Левый коридор привел спасателей в красивую, сверкающую кристаллами горного хрусталя пещеру. В центре ее на четырех столбах висел гроб, тоже хрустальный. От легкого сквозняка гроб покачивался, и золотые цепи, которыми он крепился к столбам, тихонько скрипели.
А рядом с гробом стоял Бенедикт. Точнее его каменное изваяние.
— Не, ну что за человек! — воскликнул Гуча, подойдя ближе. — Мы чуть с ума не сошли, за него переживая, а он тут какому-то Микеланджело неделю позировал. Ангелок, выходи! Отсиделся всю войну в подземелье. Выходи, подлый трус!
Слова рассыпались эхом по пещере, но Бенедикт не шелохнулся.
— Не гони, амиго. — Альберт осмотрелся и на всякий случай положил руку на тяжелую дубинку, висевшую у пояса. — Прокладуха здесь какая-то, нутром чую. Я этот мультик еще пацаном в Зелепупинске видел. Там тоже гроб был из оргстекла. В гробу — баба мертвая. И засада. Не то семь гномиков, не то семь гомиков. Скорее гомиков, потому как они сами телку поцеловать не могли, все ждали, пока лох какой забредет.