— Точно, амиго, быть беде, — сказал Полухайкин замогильным голосом.
— Насколько я могу предположить, события начнут развиваться с потрясающей скоростью, — констатировал Гуча.
— Уже развиваются, — отметил Полухайкин, наблюдая, как Самсона подняло вверх и понесло по воздуху. Судя по направлению — в Последний Приют.
Жители Рубельштадта много раз наблюдали подобные перелеты. Поначалу они изумлялись и старались прижаться ближе к стенам, но потом привыкли. Они поднимали шляпы и вежливо здоровались с другом королевской семьи, летящим над головами прохожих.
С Кваквы моментально слетел сон. Она в три прыжка преодолела двор, перепрыгнула через забор, почему-то проигнорировав открытые ворота, и понеслась по улицам, судя по скорости — туда же, в Последний Приют, снимать непутевого супруга со столба. Почему-то у лягушки это получалось без всякого колдовства. Стоило ей только появиться рядом, как заклятие Амината теряло силу и узлы на веревках, что крепко держали Рыжего, развязывались сами.
К тому, что вслед за Самсоном по улицам города на большой скорости пронесется гигантская лягушка, люди тоже привыкли, поэтому, как только вор пролетал мимо, они отходили на тротуар и готовились поднять шляпы, чтобы поздороваться с Кваквой.
Глава 4
КИНА НЕ БУДЕТ!
— Не вешайте на меня всех собак, — возмутился Бенедикт, проводив взглядом лягушку. — Самсона понесло на столб в поселок отщепенцев, и понесло потому, что он снова украл перстень старика Амината. До моего прибытия, между прочим, украл! Сейчас он висит себе преспокойненько вниз головой на Центральной площади в Последнем Приюте. Ну напутал я немного при перемещении, ну и что? А напутал потому, что к вам торопился.
Вы же обвиняете Меня в чем ни попадя, валите на меня всякую возмутительную гадость…
— Не… ну ты… ты это, типа… сам это сказал! — Полухайкин смотрел вверх уже несколько минут, прислушиваясь к странному вою.
Сбитым «мессершмиттом», с воем и проклятиями, с неба упала ведьма Гризелла. Упала на ангела Бенедикта и, не восстановив дыхания, замахнулась неисправным летательным аппаратом.
— Возмутительная, говоришь, — проскрипела старуха, охаживая вопящего Бенедикта метлой, — гадость, говоришь! Я тебе покажу гадость! У меня метла сломалась, паршивец, авария, можно сказать, произошла, фулюган, иначе б я к тебе и не подошла!
Успокоилась бабка только тогда, когда покусанное зубастыми монстриками средство передвижения разлетелось в щепки.
— Приятно видеть, что вы все еще энергичны и полны жизни, — пролепетал вежливый ангел под громкий смех друзей. Те уже были не в состоянии говорить, только хрипели и икали.
— И вам доброго здоровья, — проворчала ведьма, слезая с Бенедикта. — Не сердись, Бенедиктушка, это темпераментная я такая…
— Точно, Гризелла, ты на ангелочка сначала темпераментно глаз положила, а потом из-за темперамента и крушение пережила! Как только увидела его, так сразу темпераментно, словно орлица на добычу, кинулась на нашего красавчика! От страсти в такое крутое пике вошла! О-о-ох… Ха… — просипел Гуча.
— Ну… ик… типа… каскадер… в натуре! — сквозь смех произнес Полухайкин.
— Молчите, насмешники. — Ведьма погрозила пальцем Гуче и Полухайкину, встала наконец с несчастного Бенедикта и, поправив одежду, сказала: — Не сердись, ангел ты мой, Бенедиктушка! Спасибо за мягкую посадку!
— Иногда мне хочется стать чертом, — прошептал ангел. — Мне кажется, что тогда жизнь стала бы проще.
— Вот еще, если бы ты был чертом, то я упала бы рядом и насмерть расшиблась бы о землю. Как мне повезло, что ты подвернулся, иначе бы костей не собрала!
Гризелла на минуту остановилась, глядя на гостеприимно открытую дверь. Ведьма была так стара, что давным-давно переступила тот рубеж, когда еще можно определить возраст по количеству морщин на лице. Их у Гризеллы было столько, что тот, кто решился бы их подсчитать, обязательно бы потерпел неудачу. Нос ведьмы был загнут крючком и почти касался бороды, редкими пучками выбивающейся из-под морщин. Казалось, еще чуть-чуть, и бородавка, примостившаяся на самом кончике носа, все-таки не удержится и провалится в глубокую ямочку на подбородке. Маленькие слезящиеся глазки смотрели остро, взгляд старухи мог убить, так он был тяжел. Мелкие кудряшки неопрятной копной свисали на лоб, они казались пыльными и никогда не встречавшимися с водой. Гризелла была мала ростом и очень суха, но характер имела такой, что ее хрупкость окружающими как-то не замечалась. Когда она говорила, всем казалось, будто ведьма занимает все свободное пространство.
Одежду старухи давно бы следовало превратить в половую тряпку, но по непонятной прихоти та почему-то-никогда не меняла наряд. Все знали, что под этим рваньем, которое язык не поворачивается назвать одеждой, старуха носит невероятно красивое и столь же невероятно дорогое нижнее белье.
Сейчас она стояла, уперев острый кулачок в бок, и смотрела на Гучу.
— Гризелла Бенесафуиловна, вы единственный человек, которому повезло рядом с ним. Обычно все бывает наоборот! — сказал тот, будто подводя итог случившемуся.
Обычно все бывает наоборот! — сказал тот, будто подводя итог случившемуся.
Чингачгук был, как всегда, поджар, энергичен и язвителен. На нем была его любимая одежда — белоснежная рубаха, красный плащ, через плечо неизменная торба со всякой всячиной. Талию обхватывал серебряный поясок в виде змейки, с изумрудными камешками на пряжке. Пряжка эта точно изображала змеиную головку, даже раздвоенный язычок был ювелирно выполнен неизвестным мастером. Поясок был не простой. Если на змеиный язычок капнуть крови, то змейка становилась настоящей и выполняла желания хозяина. Когда-то она спасла жизнь и самому Гуче, и его друзьям — Самсону и Бенедикту.