— Направо пойдешь — богатым умрешь; налево пойдешь — женатым умрешь; прямо пойдешь — никогда не умрешь. Ну и что будем делать? — Он повернулся и вопросительно взглянул на друзей. Ему очень не нравилось, что придется разделиться, но другого выхода он не видел. Полухайкин и Бенедикт тоже понимали это. Обезьяна могла пойти любым из трех путей, и терять время на две как минимум бесплодные попытки, когда малышка Мексика находится в опасности, они не имели права.
— Не по понятиям получается, я это… типа разорваться не могу, — пробасил Альберт Иванович, почесывая затылок — он всегда это делал в ситуациях, требующих большого умственного напряжения.
— А зачем разрываться, Альберт? — воскликнул Бенедикт. — Ходов — три, и нас тоже трое. Разделимся и пойдем в разные стороны!
— А потом будем собирать тебя по запчастям, — проворчал Гуча, не зная, что предсказал развитие событий почти точно.
— А затем, красавчик, что ты лох, и отпускать тебя одного не стоит, — поддержал друга Полухайкин, считавший ангела законченным идиотом, не способным позаботиться о себе.
А еще Альберт считал его кем-то вроде поэта или профессора и потому относился к беспомощности ангела снисходительно. Часто, когда Чингачгук начинал «лечить», как он выражался, Бенедикта за то, что тот совершенно не знает жизни, Альберт вступался за него: «Да ладно, он же это… типа богема». И говорил это король Рубельштадта с долей уважения.
— Вот еще, я налево пойду! — возразил ангел, выбрав тот путь, где обещали скорую женитьбу.
— Кому что, а вшивому баня, — мрачно заметил Гуча, которому все меньше и меньше нравилась эта история.
— Точно, амиго, типа сауны с телками, — дополнил Полухайкин.
— Да перестаньте вы насмехаться, — обиделся Бенедикт. — Я, между прочим, приспособлен к этому миру, полностью адаптирован, и мне ничего не грозит. А если меня и разберут на кусочки, — напомнил он Гуче, — как ты предсказываешь, то просто слетаю в Небесную Канцелярию и получу новое тело!
— Вот тут ты прав, ангелок, — кивнул черт, он совсем упустил из виду это обстоятельство.
— Поскольку вы оба женаты, я выбираю левый коридор, — заявил Бенедикт, приводя железный аргумент в свою пользу.
— Ты, блондин, если постоянно налево ходить будешь, то никогда не женишься, в натуре! — предупредил его Альберт.
— Это почему? — удивился Бенедикт.
— По кочану! Тебе женатые друзья голову оторвут, чтобы культурный отдых от семьи не обламывал, — поддержал шутку Альберта Гуча.
— Ладно, шучу, ангелок! Левый коридор твой, а я пойду туда, где от богатства ласты завернуть можно. Так что, Альберт, тебе остается навстречу вечной жизни отправиться.
— Не, а че вы меня от опасности словно молодого оберегаете? — возмутился Полухайкин. — Я вам обоим фору в сто очков дам. Мне и не такое приходилось переживать, а вы меня словно телку малолетнюю бережете!
— Да пойми ты, дурья твоя башка! — воскликнул черт. — Нам действительно тут ничего не грозит. Ну подпортят тело, ну новое в Канцелярии возьмем — и все! А вот тебе, Альберт, вечная жизнь совсем не помешает, так что удачи.
— Ладно, пацаны. — Альберт обнял друзей и шагнул в центральный коридор.
Тропа пошла под уклон, и Альберт Иванович не стал рисковать. Он замедлил шаг, нащупывая ногами место, прежде чем ступить на него. Если он свернет себе шею, то дочери ничем не поможет. Коридор стал выше — это король чувствовал бритым затылком, и уже. А еще этот узкий подземный ход петлял, заворачивался в спираль, резко, почти на сто восемьдесят градусов менял направление.
За одним из таких поворотов Полухайкина поджидала ловушка. Почва ушла из-под ног, и он провалился в пропасть. Он махал руками, но пальцы скользили по гладкой стене, не находя ни одной выемки, ни одного бугорка. Каким-то чудом ему удалось все же зацепиться за торчащий корень, но слабая плеть тут же затрещала, грозя оборваться в любое мгновение.
Альберт Иванович рассвирепел. Это что же это такое? Он спешит на помощь дочке, а какие-то «козлы» ям понарыли! И силач вонзил пальцы в твердую почву. Получилось что-то вроде альпинистского колышка. Полухайкин подтянулся повыше и резко ударил ногой, выбивая в отвесной стене ступеньку. Получив упор, он выдернул пальцы и вонзил в стену на метр выше, потом переставил ногу и выбил еще одну ступеньку. Так, невероятно медленно, как ему казалось, он полз по отвесной стене. В душе его кипела бессильная ярость, Альберт прямо кожей ощущал каждое мгновение, что потерял при падении, а теперь терял при подъеме.
Наконец рука нащупала край провала. Полухайкин подтянулся и, навалившись грудью на кромку, с облегчением вздохнул. Вставать не стал — пошарил руками у самых стен. С одной стороны его пальцы наткнулись на узенький козырек выступа. Пройти по нему мог разве что худенький мальчишка, но никак не огромный мускулистый детина, каким был Альберт Иванович. Но другого пути не было. Альберт мог бы повернуть назад и пойти в другой коридор, но он подумал, что обезьяна — тварь прыгучая, а под потолком, что очень вероятно, может висеть еще один корень, или канат, или еще какая-нибудь лиана, за которую ловкое животное могло зацепиться. Он раньше, в Зелепупинске, любил смотреть программу «В мире животных» и видел, как эти самые обезьяны скачут по деревьям, словно воздушные гимнасты в цирке. Правда, досмотреть программу ни разу не удавалось — телевизор взрывался, но Альберт Иванович мог себе позволить к каждой следующей передаче покупать новый. И он пошел. Пополз по козырьку, вонзая сильные пальцы в стену. Из-под рук сыпалась земля и камни. Они падали вниз, но стука камней о дно он так и не услышал.