— Хватит спать! Ты рискуешь пропустить самое красивое зрелище! — воскликнул Бельведерский.
Старик продолжал храпеть.
— Не смей спать, когда здесь нахожусь я — самый красивый и пропорционально сложенный!
И опять реакции — ноль.
— Проснись, уродливый старикашка! — воскликнул Бельведерский, опираясь рукой на подоконник и принимая картинную позу.
На этот раз старик отреагировал — он недовольно засопел, нахмурился и проворчал:
— Просил же меня не беспокоить! Будить только в случае пожара, да и то если не успеете вовремя вынести!
— Я тебе еще не успел помешать, старик! — возмутился Бельведерский.
— Когда успеешь — будет поздно. Я ведь еще даже и не проснулся. — Старик действительно спал — он даже не потрудился открыть глаза и посмотреть на того, кто потревожил его священный для всех обитателей этого мира сон.
— Старик действительно спал — он даже не потрудился открыть глаза и посмотреть на того, кто потревожил его священный для всех обитателей этого мира сон. Огромные тяжелые веки, едва угадывающиеся под белыми пучками бровей и ресниц, дрогнули, но не поднялись. Старец не открывал глаз, он все еще надеялся, что незваный гость отправится восвояси.
— Да кто ты такой, чтобы распоряжаться тем, где мне находиться! — вскричал Аполлон Бельведерский.
— Я василиск, — ответил старик, и веки его слегка дрогнули — он надеялся, что незваный гость внемлет предпоследнему предупреждению и отправится туда, откуда прибыл. Причем не просто отправится, а побежит со всех ног! Но Бельведерский не знал, кто такой василиск, а если бы знал, то вряд ли побежал бы. Так что старик зря надеялся, что ему не придется отрываться от просмотра пятьсот двенадцатой серии недавно начавшегося сна.
— А я Аполлон Бельведерский, — представился наглый возмутитель спокойствия, снова приняв картинную позу, — и мне плевать на тебя! Я буду стоять здесь, пока не окаменею!
— Ты сам это сказал, — вздохнул старик.
Василиск поднял руку, двумя пальцами приподнял тяжелое веко правого глаза и окинул наглеца пронзительным взглядом. Бельведерский окаменел.
— Сбылась мечта идиота. — Старик вздохнул, и этот вздох был таким мощным, что потоком воздуха каменную статую вынесло в окно.
Так бесславно и закончил бы свои дни Бельведерский красавчик, превратившись в груду камней у подножия башни, если бы его не подхватили сварливые птицебабы. Они затащили мраморного атлета в башню, только этажом ниже комнаты василиска. Туда, где дружная стая устроила коллективное гнездовье. Птицебабы поставили статую так, чтобы с любой стороны можно было им полюбоваться.
— Какой красивый, какой красивый! — шептали они, но каменному Бельведерскому было уже все равно — он был счастлив. Находится в центре внимания и все вокруг им восхищаются — что еще, казалось бы, надо для счастья?
Но по странной иронии судьбы Бельведерский продолжал чувствовать. Снова став статуей, он не потерял эту способность. А еще он не утратил способность думать. Аполлон Бельведерский вдруг со всей безнадежностью ощутил неподвижность еще недавно такого сильного и ловкого тела. Ему захотелось сорваться с места и побежать, захотелось почувствовать, как мышцы перекатываются под кожей, как упруго ступни отталкиваются от мягкого ковра лесной травы. Захотелось почувствовать вкус пищи. Нет, мраморное тело не доставляло ему неудобств, но разум-то помнил! Разум помнил все, а сердце на эти воспоминания реагировало более чем странно — оно сжималось так, будто что-то важное навсегда стало недоступно. Бельведерскому захотелось, чтобы эта боль ушла, как тогда, в лесу, но каменные глаза слепо смотрели на мир — и не видели его.
Глава 12
ЛЮБОВЬ ПО ПРИКАЗУ
Горгона Медуза прибыла в замок Акавы — королевы лесных оборотней и по совместительству невестки старого цыгана. К тестю Акава испытывала самые теплые чувства и приняла его со всеми возможными почестями. Она не забыла, как он безоговорочно принял страшную гигантскую лягушку в качестве жены своего единственного сына. Она сама выбежала навстречу.
— Барон! — воскликнула Акава и бросилась на шею тестю.
— Здравствуй, Акава, — сказал Барон и обнял невестку. — А где мой сын?
— Он бросил меня и даже не сказал до свидания. — И королева разрыдалась.
— Как же так?! Он пять лет жил с лягушкой и вдруг бросил тебя, когда ты стала такой красоткой, что пальчики оближешь? — Барон так расстроился, что его разноцветные глаза — один зеленый, другой карий — стали почти одинаковыми по цвету, темно-серыми, словно грозовая туча.
— Как же так?! Он пять лет жил с лягушкой и вдруг бросил тебя, когда ты стала такой красоткой, что пальчики оближешь? — Барон так расстроился, что его разноцветные глаза — один зеленый, другой карий — стали почти одинаковыми по цвету, темно-серыми, словно грозовая туча.
— Я немного пошутила над ним, — сказала Акава. — Я его воровать отучала.
— Что?! — Барон сначала опешил, а потом расхохотался. Он присел и, хлопая себя по коленям, просто покатывался со смеху!
— А что в этом смешного? — Акава нахмурилась. Она теребила край шелкового плаща и кусала губы, ее острые длинные ушки вздрагивали. — Он все-таки муж королевы!