Потом пошли вызывать людей, уже непосредственно принимавших участие в бунте или его подавлении. Вызвали и новопроизведенного фэтра. Виктор же предложил вызвать и Линку с Хонгом, по поводу чего у него состоялся настоящий бой с Велсой и Алуром, которые требовали оставить их в покое.
— Ребята и так натерпелись сверх меры!!! — кричала Велса. — Хочешь кого вызвать свидетелем, вызывай меня!!!
Однако спор разрешила сама Линка, которая робко согласилась выступить. Глядя на нее, огласился и Хонг.
Выступление этих детей с рассказом о том, что творилось во дворце во время хозяйничанья там бунтовщиков, по сути, решило дело. Даже если бы Виктор не позаботился об исходе суда заранее. Линка рассказывала все честно и с той непосредственностью, которая свойственна всем детям. Многие в зале плакали, слушая, как «нехорошие дяди врывались ко всем, грабили комнаты и убивали, а потом говорили нехорошие слова».
— Я чувствую себя последним негодяем из-за того, что заставил Линку и Хонга пережить все это заново, — признался Виктор Алуру.
— Рад, что ты хоть это сознаешь, — мрачно ответил он.
А еще через неделю Виктор принес Греппу на подпись листы с приговорами — семь со смертными и трое приговаривались к изгнанию.
Грепп долго и старательно читал все листы. Вообще-то, читать он научился только месяца три назад и делал это все еще довольно медленно. Но Виктор подозревал, что долгое чтение бумаг вызвано совсем не этим обстоятельством. Как бы подтверждая его мысли, Грепп поднял голову и посмотрел на Виктора.
— С этими управителями я согласен, — заговорил он. — Согласен с теми четырьмя его помощниками. Но остальные… Изгнание, этот чиновник, который всего лишь не доложил о готовящемся бунте! Его же понять можно! У него там среди главарей одни друзья! Между прочим, они предлагали ему принять участие в этом бунте, а он остался верен! Отказался!
— Лучше бы он сообщил мне! Жертв было бы меньше.
А если забыл, то могу отвести тебя на кладбище, где похоронили всех погибших в том бунте. А укрывание преступления такое же преступление. Его и приговорили именно за укрывательство и ни за что больше.
— А не противоречишь ли ты сам себе?! Если уж казнить за укрывательство, то и Торена тоже надо казнить. Сам ведь рассказывал.
— Торена нельзя, — ответил Виктор, глядя прямо в глаза Греппу. — Торен бывший управитель. У него слишком большое влияние в городе. К тому же у него еще сохраняется влияние среди горожан. Если его тронуть, то в городе может начаться еще один бунт.
— А этот чиновник мелкая сошка и никто за него не вступиться?!! — с неожиданной злостью спросил Грепп.
— Да, — спокойно ответил Виктор. — Но это не главное. Его пример другим наука. Это наглядный урок тому же Торену и всем остальным любителям оставаться в стороне. Два примера, Грепп: с одной стороны простой плотник, вдруг ставший фэтром, получившим в подарок завод по производству стружечных плит; а с другой управители, поднявшие бунт и вместе с ними обычный чиновник, который о начале бунта не сообщил.
— Я тебя начинаю ненавидеть, — устало заметил Грепп. — Понимаю твои действия, признаю их правильность и все равно ненавижу. Знаешь, мне бы хотелось, чтобы ты хоть раз проявил хоть какое-то человеческое чувство. Ты как те механизмы твоего друга Алура, способен делать только вмонтированные в тебя действия, ведущие к цели. С максимальной эффективностью.
— Возможно, — спокойно согласился Виктор. Но если бы Грепп в этот момент смотрел на него, то он был бы удивлен той огромной душевной болью, что на миг показалась из-за маски невозмутимости.
— Возможно? Это все что ты можешь сказать?! Хоть бы возмутился, черт тебя побери!!! Хоть какие-нибудь эмоции высказал! Я ведь могу отменить все эти приговоры! Своей властью, властью короля!
— Можешь, но я бы не советовал это делать. Впрочем, это касается только приговоренных к смерти. А вот изгнанников можешь помиловать, если захочешь.
— Да? С чего это такая доброта?!
Виктор сарказм постарался проигнорировать.
— Я тут еще не решил, что лучше. С одной стороны, как изгнанники, они вынуждены будут куда-то пойти и там начнут говорить о новых порядках в Таравере…
— Не слишком лестно они будут говорить.
— Это неважно, — отмахнулся Виктор. — Хорошо, плохо, но они будут говорить. Необычность вызовет интерес. Решения же будут принимать не на улице, а люди с холодной головой, наподобие того же Вертона. А для таких людей эмоции беглецов ничего значить не будут. Заинтересовавшись нашим городом, они постараются узнать о нем подробней, а потом сообщат остальным городам, с кем поддерживают связь. Но с другой, изгнание, или иначе лишение гражданства, вызывает у меня неприятные ассоциации с подобными действиями у меня… в общем в одном месте довольно давно. Вот я и думаю, с одной стороны, изгнанники принесут нам пользу, распространив известие о Таравере и о событиях в ней. А вот с другой… мне бы не хотелось, чтобы изгнание превратилось в обычную практику. Выигрывая тактически, не проигрываем ли мы стратегически?
— В таком случае, я разрешу твои сомнения. Я отменяю эти приговоры. Никакого изгнания!!! Достаточно с тебя тех семерых! — Грепп быстро подписал семь листов, а остальные три порвал в мелки клочки.