Бред собачий. Докатилась. Идиотка. Впрочем, нет, хуже. Гораздо хуже, чем просто идиотка. Для такого случая имеется политкорректное выражение: слабодумающая .
Такая и есть.
— Ты что загрустила, Варвара? — спрашивает рыжий.
Смотри-ка.
Такая и есть.
— Ты что загрустила, Варвара? — спрашивает рыжий.
Смотри-ка. Передумал.
— Передумал? — спрашиваю, на всякий случай.
— Почему «передумал»? — изумляется. — С какой бы стати? Просто все уже, финита ля комедия, усталый странник вернулся домой после продолжительного отсутствия. Ты вот не могла никак поверить, что для стороннего наблюдателя так мало времени проходит, теперь можешь убедиться…
— В чем же, интересно, я могу убедиться, если я вообще ничего не заметила? — спрашиваю. — Я думала, ничего еще не происходит. Решила, ты просто готовишься, старалась тебе не мешать…
Безмятежность его несокрушима.
— Ну и правильно. Молодец, что старалась, мешать действительно лучше бы не надо… О, кофе совсем не остыл, здорово! Хочешь половину?
— Давай, — вздыхаю. — Заодно узнаю, о чем ты думаешь. Народная примета, страшная сила.
— Да я и сам тебе все расскажу. В настоящий момент я думаю, — он щурится от удовольствия, запивая кофе минеральной водой, — что нам с тобой следует отправиться домой и заняться делами. Через час на проспекте Мира будут страшенные пробки. А пока есть шанс их проскочить.
— Конечно, поехали. Только сначала покажи мне, кого ты… — и умолкаю, потому что единственный пришедший мне в голову глагол «потрошил», — как-то совсем уж неуместен.
— Женщина в белом свитере, видишь? — шепчет.
О. Женщина в белом свитере, еще бы! Смоляные кудри, ахматовский профиль, смуглая кожа, сумрачный взор. Такую поди не заметь.
— Красивая какая, — вздыхаю невольно.
— Ну да, пожалуй. Хороша. Хотя она собой чрезвычайно недовольна — и в данный момент, и вообще. Особенно носом и ногами… Ты одевайся давай. Правда ведь, пробки жуткие будут. Задержимся на десять минут, потеряем, как минимум час. А то и все два.
Потом уже, в машине, он принимается смеяться.
— Ты ей, между прочим, тоже понравилась, — говорит, наконец.
— Кому?
— Ну как — кому? Даме в белом. Она-то как раз тобою исподтишка любовалась. Очень жалела, что ты не одна. Огорчилась, когда мы ушли, ругала себя, что не нашла предлог познакомиться. Ты, знаешь ли, совершенно в ее вкусе.
— Она что, по девочкам специализируется?
— Ну, если это можно назвать «специализацией», то да… Она, к слову сказать, теперь часто будет сюда заходить, тебя высматривать. Очень уж ты ее зацепила. Но ничего у вас не выйдет. То ли ты больше сюда не придешь, то ли просто не совпадете ни разу. Факт, что не выйдет, и слава богу…
— Не повести печальнее на свете, — усмехаюсь.
— Ничего, потом у нее заведется изумительная девочка, вылитая ты. Все у них будет очень, очень хорошо. Мне, по крайней мере, понравилось.
Я почему-то сижу как на иголках. Так, словно речь идет обо мне. Хотя, казалось бы, при чем тут я? Мало ли, кто на кого похож…
— Прости, — говорит рыжий. — Вот уж чего я точно не хотел, так это тебя обидеть. Хотел насмешить.
— А ты не обидел.
— А ты не обидел. Ты смутил.
— И этого я тоже не хотел, — вздыхает. — Только развеселить.
Я молчу, пока мы едем по Большой Дмитровке. И на Малой Дмитровке тоже помалкиваю. И на Садовом кольце не издаю ни звука, давлюсь невысказанными словами пополам с сигаретным дымом.
И только когда мы свернули, наконец, на проспект Мира и почти тут же остановились среди десятков таких же, как мы, наивных, приехавших сюда в надежде проскочить все грядущие вечерние пробки, меня прорвало.
— Слушай, — говорю, — ну ладно, дама в белом эта твоя от меня в восторге, и черт с нею… Но ты-то взрослый человек, сам говорил, на несколько сотен лет меня старше, и о людях знаешь, надо думать, куда больше, чем мы сами о себе. И, надеюсь, понимаешь, что когда ты подошел ко мне в кафе, у меня вовсе не мистические эти твои штудии на уме были…
Запинаюсь, останавливаюсь, чтобы набрать воздуху в легкие, а сама — хорошо хоть сознание от ужаса и стыда не теряю. Ну вот что, что, интересно, я ему собираюсь говорить?!
Но рыжий великодушен. Он не дает мне продолжить, и за одно это я ему должна быть век благодарна.
— Понимаю, конечно.
Глядит мне в глаза, улыбается обезоруживающе.
— Если тебе действительно интересно, я целиком и полностью разделяю восторги дамы в белом. И, в общем, даже рад, что тебе зачем-то понадобилось выколотить из меня эту информацию.
Словно бы в награду за его благородное поведение, автомобили чудесным образом приходят в движение. Где-то далеко впереди на светофоре, наконец, зажегся зеленый огонек. И горел, не угасал, пока мы не переползли потихоньку этот воистину роковой перекресток. А дальше и вовсе распрекрасно оказалось. Пулей домчались до Рижской, немного потолкавшись там, снова вырвались на волю, пролетели мимо Алексеевской и встали только возле ВДНХ. На сей раз, кажется, основательно.
Я сижу тихонько как мышка, не то что слова сказать, пошевелиться не смею. Потому что никак не могу решить: хочу ли я продолжать этот разговор, или ну его, хватит пока. И ведь сама не понимаю, чего боюсь. Просто предчувствую почему-то, что в финале этого романтического трепа не то тупик, не то и вовсе бездонная пропасть. Вот и надеюсь переждать, отмолчаться, оставить все как есть.