— Что значит, «приняли»? Думаешь, это какая-то особая бюрократическая процедура? Все просто: если ты — одна из нас, можешь приходить и чувствовать, что оказалась среди своих, наконец-то. А если нет — что ж, тоже можешь приходить, просто в этом случае ничего не поймешь. Вообще не заметишь, что происходит нечто особенное. Как тот дядечка из чайной комнаты. Ему явно очень понравилась атмосфера в кафе, он теперь туда наверняка каждый вечер ходить станет. Но он ничего так и не понял. Да и что тут поймешь?..
— Странно все, — повторяет Варя. — Другое какое-то измерение. Иные люди, иные обычаи, иные способы быть вместе. Все не так, как в жизни.
— Вот это, — соглашаюсь, — правильно. — Действительно, не так, как в жизни . Мы, и правда, стоим где-то в стороне, спрятались в кустах, на обочине, глядим на дорогу, смотрим длинные, бессвязные сны о путниках, а сами не трогаемся с места. Думаю, с точки зрения стороннего наблюдателя — если предположить, что тут есть за чем наблюдать, — существование накха совершенно бессмысленно. Но — такая уж судьба. Вполне диковинная, не находишь?
— Нахожу. А потом снова теряю. И снова нахожу, — Варя все еще улыбается, но голос ее звучит вполне печально. — Слушай, — говорит вдруг, — все это как-то нечестно получается.
— Что именно — «нечестно»?!
Я, правда, не знаю, что и думать.
— По-хорошему, — объясняет она, — если бы я действительно была одной из «ваших», я должна бы сейчас подпрыгивать от нетерпения и требовать: пошли на охоту! Разве не так?.
. А я-то как раз думаю: хоть бы не нужно было сегодня чужими судьбами заниматься. Пожить бы немного этой вот, текущей жизнью, в которой вдруг наступила ночь, и ты везешь меня куда-то, скорее всего, к себе домой, в Бабушкино, а, в общем, все равно куда, лишь бы вез и — да, ты был прав! — лучше, чтобы эта поездка вообще никогда не закончилась… Но она закончится, понятно. И счетчик твой все тикает, да тикает, и время твое уходит впустую, пока ты со мною тут возишься. Мне нравится, что ты все же возишься, несмотря ни на что, но, в сущности, грустно это все.
— Не выдумывай. Не тикает никакой счетчик. И отправляться, как ты выражаешься, «на охоту» совсем не обязательно. Неужели, думаешь, я тебя стану заставлять?
— Нет, это вряд ли, — угасшая было улыбка снова освещает ее лицо. — Ты не похож на человека, который станет кого-то заставлять. Может быть, это и плохо. Может быть, меня как раз и нужно строить, гонять по плацу под горн и барабан, с речевкой… Не знаю. Если ты все время будешь говорить мне: делай, что хочешь, — я, пожалуй, навсегда поселюсь на твоей кухне. Скажу: не надо мне никаких чудес, кроме вечерних посиделок за чаем, да сказок с колыбельными на сон грядущий. А ты не для того со мной носишься, я понимаю.
— Я уже сам не знаю, для чего с тобой ношусь, — говорю. — И имей в виду: если я тебя сейчас поцелую, домой нам, возможно, придется добираться пешком. Только это меня и останавливает.
Варя глядит на меня внимательно и недоверчиво. Явно пытается попробовать на вкус мое настроение, понять: правду я сказал, или просто голову ей морочу. Но сконцентрироваться не может, волнуется. И только спустя несколько минут, когда мы проезжаем мимо Алексеевской, кивает:
— Может быть и так. Пешком — да, пешком слишком уж холодно… В любом случае, хорошо, что ты это сказал. По крайней мере, я больше не чувствую себя несчастной дурой. Впрочем, счастливой дурой я себя тоже не чувствую. Так, серединка на половинку.
— Пансионат «Вербы», — говорю вкрадчиво. — Сто сорок километров от Москвы. Стоит в лесу. Место более чем скромное, зато и не бандитское. Недостатки, говорят, такие: там хреново топят, и вода в душе едва теплая, соответственно. Ну и мебель жуткая, хуже, чем московские старухи на дачи свозят. Все остальное — сплошь достоинства. Глухомань, вокруг — никого, сосны и жалкие остатки снега. Что там с нами случится — неведомо. Скорее всего, просто пожар с потопом. Но, возможно, судьба окажется изобретательнее… Тебе интересно?
— Да, — сдержанно отвечает Варя. — Чрезвычайно интересно. Пожар, сосны, снег, едва теплая вода в душе, специально для потопа — именно так я и представляю себе рай.
— Поехали? — спрашиваю.
— Что, прямо сейчас?! — она глядит на меня с откровенным ужасом.
Вот так-так. Интересное дело.
— Прямо сейчас, пожалуй, не стоит, — успокаиваю ее. — Сомневаюсь, что мы найдем там кого-то с ключами. Да и ночью по загородному гололеду кататься — нема дурных.
— Ну вот, и я подумала… — с явным облегчением вздыхает Варя. — Давай завтра… Нет, не завтра. Давай через несколько дней туда поедем, ладно? Скажем, в среду. Или в четверг. Я почему-то уже боюсь — вот так, с головой, в омут. Поначалу не боялась ни черта, а теперь хочу, но боюсь. Может быть, не будет никакого пожара, а просто все вдруг возьмет, да и закончится? Ну, как-то само закончится, независимо от нас.
Я почему-то уже боюсь — вот так, с головой, в омут. Поначалу не боялась ни черта, а теперь хочу, но боюсь. Может быть, не будет никакого пожара, а просто все вдруг возьмет, да и закончится? Ну, как-то само закончится, независимо от нас. Так ведь бывает?
— Все бывает.