— «Человеческий щеночек»? Смешно звучит. Нелепо и трогательно. Точно ведь богиня… Ну ладно, ладно, Бодхисатва какая-нибудь. Не знаю я толком тамошнего пантеона, поэтому — все, молчу. Мол-чу! Где у тебя чашки? Сейчас отколочу твою посудину, и можно будет разливать.
— Варежку возьми, над плитой. А чашки сейчас дам. Так вот, потом эта… это… существо, с которым я остался наедине, вполне доходчиво объяснило мне, чем, собственно, занимаются накхи . Мы с тобой, в частности.
— Хочешь сказать, ты прежде этого не знал?
— Хочу сказать, что прежде я знал, мягко говоря, не все . Я знал, что нужно делать, и как . Знал, чего ни в коем случае нельзя, и что вполне возможно. И еще думал, будто знаю, зачем это нам нужно: победа над временем, накопление богатого персонального опыта в кратчайшие биологические сроки, стремительное индивидуальное развитие за счет интенсивного бытия, и все такое прочее… Думаю, мы все примерно одинаково это себе представляем. Так ведь?
— Ну… Да, пожалуй. Примерно так…
— Так вот, — вздыхает. — На самом деле, дело обстоит совсем иначе.
Он умолк, прикрывшись кофейной чашкой. То ли формулирует, то ли просто наслаждается напитком. Я, по крайней мере, использую паузу, чтобы сожрать бутерброд. Забегались мы с Варей сегодня, заплутали в каменной московской тайге, на обед было у нас по чашке кофе, на ужин — мечтательное обещание себе: «Вот приедем домой, и уж там-то…»
А дома телефон этот трескучий.
Забегались мы с Варей сегодня, заплутали в каменной московской тайге, на обед было у нас по чашке кофе, на ужин — мечтательное обещание себе: «Вот приедем домой, и уж там-то…»
А дома телефон этот трескучий. И, следовательно, никакого ужина.
— Ты вот что, — говорит, наконец, Юрка. — Имей в виду: то, что я тебе сейчас скажу, будет очень похоже на полную чушь. И ты от нее, скорей всего, отмахнешься. Я бы и сам с радостью отмахнулся — если бы вот так, с чужих слов… Проблема в том, что для меня это, уж прости за пафос, откровение. Всякая информация, полученная в столь невероятных обстоятельствах — откровение. Надеюсь, такие вещи ты понимаешь.
— Я тоже надеюсь, что понимаю, — говорю. — С трудом представляю твои «обстоятельства», но верю: это было нечто из ряда вон выходящее. Вид у тебя вполне всклокоченный… Ты, по правде сказать, сам на себя не похож.
— Надеюсь, что так. Меньше всего на свете я теперь хочу быть похож сам на себя… Ты дожуй, пожалуйста. И сядь. Ага, вот так.
— Думаешь, сознание потеряю? — ухмыляюсь.
— Скорее уж, поднимешь меня на смех. Станешь ржать, подавишься, не дай бог. Так бывает.
— Всякое бывает, — откликаюсь эхом. — Рассказывай, я уже проглотил. И смеяться вряд ли буду. Не думаю, что эта загадочная бабка травила тебе свежие анекдоты.
— Чего не было, того не было… Мне объяснили вот что. Дескать, любая человеческая жизнь — это, грубо говоря, подготовка к смерти, своего рода тренировка духа — как-то так. Ну это, как раз, вполне общеизвестная телега… Из нее логически проистекает, что есть только одно важное дело у всякого живого существа: закалиться настолько, чтобы выстоять перед натиском смерти…
— Выжить в момент взрыва, — подсказываю. — Ну да, нужен очень хороший внутренний клей, чтобы сохранить себя в этот миг.
— Совершенно верно. Откуда ты знаешь?
Он изумленно меня разглядывает, словно впервые увидел. Недоверчиво качает головой, кажется, хочет спросить: «Да ты ли это?» — но понимает, что такой вопрос прозвучит совсем уж дико.
— Ну, не то чтобы именно «знаю». Просто довольно много размышляю о смерти. И других расспрашиваю, при случае. Пытаюсь разобраться. Я ведь не говорил тебе, что однажды, когда еще не был накхом , почти случайно, заглянул в собственное будущее?.. Правильно, я никому, кроме Михаэля об этом не рассказывал: звучит как полная чушь. Обстоятельства тогдашние пересказывать долго, да и не к чему, просто имей в виду, очень похоже на твою ситуацию, когда даже полная, казалось бы, чушь не может быть ничем иным, кроме как «откровением»: обстоятельства больно уж невероятные 15 … Так вот, времени у меня, судя по всему, до весны следующего года. А дальше — темнота. Полная неизвестность. Смерть? Честно говоря, не знаю. Но похоже на то…
— Вот оно как, — Юрка гляди на меня с сочувствием и неподдельным интересом. — Да, у тебя куда более серьезные причины охотиться на чужие судьбы, чем у всех нас, вместе взятых… Плохо дело.
— Ну, не обязательно именно «плохо». Во-первых, нет гарантии, что я непременно помру. Мало ли что, вдруг вот возьму, да и просветлею, как Будда какой, — смеюсь. — Потому и тьма, что непостижимое это состояние для нас, неразумных приматов… А во-вторых — ну да, ты прав.
У меня серьезные причины охотиться, и я люблю это дело, так что следующая весна светит мне ох как нескоро! Все, в общем, в порядке.
— Дело плохо потому, — печально говорит он, — что я-то как раз собрался уговаривать тебя бросать эту охоту. Ну, не то чтобы всерьез уговаривать: я неплохой манипулятор, но с тобой у меня вряд ли что-то получится…
— С какой стати — отговаривать?!
Чего-чего, а такого поворота я точно не ожидал.
— Видишь ли, — мягко говорит он, — я выяснил, что наше, так сказать, участие в чужой жизни, куда более разрушительно для человеческого сознания, чем можно себе вообразить. Мне это объяснили. И показали — не спрашивай, как. Сейчас не смогу воспроизвести, но тогда мне все было совершенно очевидно… да и до сих пор вполне очевидно, только я не могу пересказать. Тебе придется просто верить мне на слово. Или не верить — это уж как получится.