Зато ее можно и даже нужно будить — уж это я не забыл. И, надеюсь, не забуду за какие-то разнесчастные двадцать минут.
А дома, оказывается, хорошо. Дома пахнет кофе, эфирным пихтовым маслом и сосновыми благовониями. Варенька, как ни странно, действительно спит. Свернулась клубочком в центре комнаты, на полу, среди подушек, в плед завернулась, книжка открытая рядом валяется, спасибо Томасу Пинчону за наши сладкие сны! А лицо у нее сейчас чрезвычайно серьезное и совсем детское, хоть Гумбертов со всей округи созывай любоваться.
Да и мне не устоять.
Усаживаюсь рядышком, глажу осторожно стриженую голову. Вроде бы и надо мне ее разбудить, и хочется, а жалко. Сам не могу решить, как лучше.
— Только ты у меня и есть теперь, — шепчу.
Сам не могу решить, как лучше.
— Только ты у меня и есть теперь, — шепчу. — А больше ничего нет. Хотя я, конечно, буду еще какое-то время делать вид, что есть до фига всего, такого распрекрасного, хоть падай. Буду, буду, хорошая мина при плохой игре — мой коронный номер. Но имей в виду: на самом деле , все, что у меня осталось — это ты. Ясно тебе?
Не знаю, слышит ли она меня, проснулась ли. Но губы ее складываются в улыбку, скорее самодовольную, чем лирическую. Потом Варя переворачивается на другой бок, глаз не открывает, зато почти демонстративно отбрасывает в сторону плед. Ну что тут будешь делать?
Что делать, что делать… Правильно, рядышком ложиться, обнимать ее, шептать на ушко всякую трепетную чушь, и, между тем, руки распускать, жертве своей на радость, не встречая сопротивления. Угрожать ей ласково: дескать, смотри, можно ведь зайти далеко , так далеко, что дальше и нет ничего; истомить, изжарить на медленном, очень медленном огне, довести до исступления, а потом исполнить, наконец, угрозу: зайти далеко, далеко-далеко, и еще чуть-чуть дальше; в финале умереть, наконец, с легким сердцем, а после — воскреснуть и почти сразу заснуть, утешаясь идиотской присказкой, что утро, дескать, вечера мудренее.
Кто, кстати, хотел бы я знать, такую чушь выдумал? Самое дурацкое время суток это ваше утро, по правде говоря.
Стоянка XXIII
Знак — Козерог.
Градусы — 12*51’26″ — 25*42’51″
Названия европейские — Коальдеболаш, Каальдеболах, Кальдеболяб, Кальдебда, Содобала, Зобрах.
Названия арабские — Сад аб-Була — «Счастье Поглотителя».
Восходящие звезды — эпсилон и мю (или ню) Водолея.
Магические действия — изготовление пантаклей для помощи в выздоровлении больных и для дружбы.
«Нет, так не бывает», — говорю я себе.
Подразумевается: так, может, и бывает, да не со мной. Не для того я на свет родилась, чтобы вдруг все — просто и хорошо, чтобы все — да по-моему.
Не верю.
Не верю-то я не верю, но пользуюсь случаем с удовольствием. Подставляю тело поцелуям, как солнечным лучам, не задумываясь даже, как оно выглядит при свете яркого оранжевого фонаря за окном. Плевать, уж какое есть, такое есть, кому надо, уже все увидел-разглядел-осмотрел и сделал после этого свой сознательный выбор: по крайней мере, не сбежал куда глаза глядят, вопя от ужаса и отвращения. Напротив, остался рядом. Поздно теперь что-то менять, говорить: «Подожди, любимый, сперва я уберу вот эту — видишь? — складочку на боку, и еще чуть-чуть подкачаю пресс, чтобы пузо подтянулось, сейчас вот сбегаю в фитнесс-клуб, вернусь месяца через три, потерпишь?»
Смешно было бы, кстати, да…
Махнув на все рукой, просто беру, что дают. Высокое, оказывается, искусство: брать, что дают; мало кому оно по плечу. Прежде и мне было недоступно, а теперь — учусь вот понемножку. Делаю успехи. Беру словно бы специально мне на радость созданное природой чужое тело; шепот, льющийся в уши, тоже беру, не различая слов. Беру одеяло, когда меня им укрывают, и вторую подушку под голову тоже беру, а поутру беру с подноса чашку с божественным эликсиром — а как еще назвать кофе, сваренный на козьем молоке, пополам с водой, сдобренный корицей, подслащенный слегка темным алтайским медом…
— Умеешь ты все-таки ухаживать за совращенными девушками, — улыбаюсь. — Избалуешь ведь меня.
— Ну, должен же хоть кто-то это делать, — отвечает.
— Избалуешь ведь меня.
— Ну, должен же хоть кто-то это делать, — отвечает. — А то всем ты, Варвара, хороша, одно плохо — недобалованная какая-то. Потому и трудно тебе было с собою ужиться. И со мною заодно. Но теперь будет легко, верь мне. Что-что, а уж недобалованность я исцеляю наложением рук, тут тебе повезло!
Я и это легкомысленное заявление принимаю на веру, и обещанное «наложение рук» встречаю с восторгом и благодарностью, беру пока дают , ага.
После полудня этот злой чародей временно перекрыл кран, из которого изливалась на меня благодать, изобразил на морде лица подобающую серьезность и уткнулся носом в экран компьютера. Объяснил: все же на жизнь зарабатывать надо, приходится с известной регулярностью всякую ерунду писать, и вот, как раз сегодня именно такой страшный день, когда придется расплачиваться за целую неделю оголтелого тунеядства. И, конечно, на самом деле, надо было заняться этим хотя бы вчера. Но вчера — ты же помнишь? — было не до того, мягко говоря.