Умолкла, приняла мечтательный вид. Того гляди, начнет сейчас сокрушаться о старых добрых временах. Ну, дела…
С отвращением оглядев чайную чашку, поднимаю глаза и обнаруживаю, что напротив сидит вовсе не дама в сером, а молодой человек, чуть ли не вдвое младше меня. Совсем, то есть, мальчишка. Кудрявый и смуглый, как цыган, в полосатой вельветовой рубахе и кожаном жилете. На лбу у него написано: «Я — самый компанейский парень во Вселенной».
— Тетка в сером оказалась слишком многословной, — говорит он, улыбаясь до ушей. — Моя вина, не нужно было ей много воли давать. Имей в виду: в этой ипостаси я не признаю «выканий», зато смогу объяснить все по-человечески. Так вот, умение прожить целую чужую жизнь за какие-то несчастные несколько секунд было на руку всяческим гуру: отличная возможность, не выпуская пацаненка за ворота монастыря — или как там их мистические ПТУ назывались? — наглядно показать ему все заморочки человеческой жизни.
В результате получались детишки, чей жизненный опыт превосходил опыт любого старпера, а из такого материала Верховного Жреца какого-нибудь Ваала только ленивый не слепит. Понятно, да?
— Чего же тут непонятного? Интересно получается. Я-то все думал: откуда взялась эта традиция? А оно вон как: просто древнейшая педагогика. Куда более эффективная, чем более поздние попытки…
— Ни фига. «Педагогика», — с неожиданным пафосом говорит цыганенок, — это совсем другое. Это тысяча и один хитроумный совет: как искалечить маленького человека, перелепить чужое творение своими корявыми лапками, подогнать его, как сказали бы сейчас, под удобный для самих «педагогов» формат. А я тебе не про «педагогику», а про настоящее обучение толкую… Впрочем, ты и сам понимаешь.
Киваю. Предпринимаю очередную попытку одолеть свой чай. Еще один глоток мне наконец-то удался. Ай да я.
— В какой-то момент стало ясно, что такие эксперименты идут на пользу, мягко говоря, не всем участникам. Выяснилось, что чуваки, чью судьбу скармливали детишкам, чувствуют себя, как гнилой зуб под новокаиновой блокадой, так и живут. Но это тебе и без меня известно.
Снова киваю. Меня сейчас, честно говоря, собственные телесные ощущения куда больше беспокоят, чем его речи. Тошнит почему-то слегка, и во рту как-то неестественно сухо. И глотать трудно. Воды, что ли, попросить?
Стакан воды появляется возле моего локтя как бы сам собой. Может, чудеса, а может и новый местный сервис: чтение мыслей клиентов на расстоянии, чтобы с меню не морочиться. Я бы, честно говоря, не слишком удивился…
Мелкими глотками пью воду; искренне ликую, обнаружив, что это, оказывается, совсем не сложно. Парнишка тем временем, продолжает меня развлекать.
— В ту пору — тысяч двенадцать лет назад, чтобы ты примерно себе представлял, когда дело было, — и появились этические, так сказать, ограничения: традиция одалживаться судьбой исключительно у того, кто на нее досадует. Якобы брать только то, что владельцу все равно не нужно. Принцип лукавый и лицемерный: ясно ведь, что минута слабости у всякого может случиться. Ничего особенного в этом нет: пока человек жив, все всеможно; думаю, ты сам не раз убеждался, что ограбленный тобой нытик в дальнейшем не раз показывал себя с наилучшей стороны.
Ну да, ну да.
— Тем не менее, этот надуманный принцип был возведен в Правило. Нынешние накхи , небось, и в страшном сне его не нарушат, а ведь когда-то брали без зазрения совести всякую жизнь, что под руку подвернется… Ладно, проехали. Ты и сам все понимаешь, не маленький. А я совсем о другом хотел тебе рассказать. Фишка в том, что с древних времен параллельно вашему воровскому ремеслу существовало… Ох, нет, с этой телегой я, пожалуй, не справлюсь. Придется вернуть чувиху в сером. Ты не против?
Пожимаю плечами. Дескать, какая, к чертям собачьим, разница? Правда ведь, никакой.
— … С древних времен высшей формой мастерства накха являлось искусство охоты за несбывшимися вероятностями, — говорит моя давешняя собеседница.
Она уже тут как тут, подносит к губам пиалу с чаем, морщится недовольно: остыл. Но на сей раз термин настораживает меня куда больше, чем метаморфозы ее облика. Несбывшееся , значит. Ага.
— Если можно, — говорю, — подробней, пожалуйста. Не понимаю.
— Можно, можно. Затем-то я и тут… Хотя, по правде сказать, мне кажется, что вы отлично все понимаете… Ну да ладно, объясню, если хотите.
Красивая, к слову сказать, женщина. Просто это не сразу бросается в глаза. Неброская внешность, но чрезвычайно привлекательная. Шея длинная — вон какой ворот свитера высокий, а ведь едва до половины ее прикрывает. И руки на удивление хороши, несмотря на небрежно остриженные ногти… Господи, о чем я думаю?!
— Всякий человек, — флегматично объясняет она, — настоящий кладезь несбывшихся судеб. Вот сами подумайте, как могла бы сложиться ваша жизнь, если бы 4 июля 1975 года ваш отец не пошел бы на море с друзьями, а, скажем, отправился бы домой и, переходя дорогу на красный свет, угодил бы под маршрутный автобус? Были бы вы сиротой, а это, как известно, совсем иная участь и другие перспективы. Не обязательно, к слову сказать, «худшие», просто — иные. Впрочем, такие вещи вы и сами прекрасно понимаете… Отец под автобусом — ладно, это крайность. А если бы тремя годами позже вы, скажем, не поссорились бы с девочкой Милой, из-за которой начали ходить в театральную студию? И не бросили бы актерские занятия, а, напротив, продолжили бы их, добились бы успеха, стали бы мечтать о театральном училище, провалились бы на первом же туре, зато на следующий год… Можно не продолжать, да?