— А можно прямо сейчас?
Глаза ее горят, как у пумы, сбежавшей из зоопарка. Ну, дела…
— Теоретически говоря — почему нет? Одно плохо: человек нам с тобой для этого нужен. Посторонний человек.
Варя хмурится, смотрит на меня вопросительно. Дескать, какой такой «посторонний человек»? Зачем он нам?
Объясняю:
— Жертва. Добыча. Охотничий трофей. А на такую роль не всякий годится. Если ты думаешь, что можно выйти на улицу и силой отобрать судьбу у первого встречного, вынужден тебя разочаровать. Это не так. Есть ряд правил, на которые можно было бы забить, если бы не одно «но»: они работают, вне зависимости от нашего к ним отношения.
— Рассказывай свои правила, — вздыхает. И в сердцах добавляет: — Ну почему всегда выясняется, что есть какие-то «правила»? Почему все должно быть сложно? Почему нельзя просто?!
— Вопрос к автору проекта «Жизнь Человечья», — смеюсь. — Я всего лишь скромная лабораторная мышь.
— Я всего лишь скромная лабораторная мышь. Сижу в стеклянной колбе, весь в датчиках, экспериментальное сало лопаю. Взорвусь, не взорвусь, — время покажет.
— Не знаю, как сало, а кофе у тебя обалденный, — говорит присмиревшая Варя. — Фантастика просто… Так что за правила-то? Я сейчас настолько ничего не понимаю, что даже правила твои выслушаю, слова поперек не скажу.
— Первое правило такое. Судьбу можно позаимствовать лишь у того, кто на нее активно сетует. Это, честно говоря, не только техническая проблема. Этическая, как ни странно, тоже. Нарушить это правило, говорят, чрезвычайно трудно, но возможно. Впрочем, считается, что лучше не пробовать. Меня тысячу раз строго предупреждали: ни в коем случае. Все же не конфету у сироты отбираешь, а жизнь человеческую.
— Это как? То есть, всякий, в чью шкуру ты забираешься, умирает? Ничего себе!
Не похоже, кстати, что ее такая идея пугает. Немного смущает, не более того. Ну, или я совсем уж не разбираюсь в людях, что, с учетом моего опыта, маловероятно.
— Тихо, ша! Уже никто никуда не умирает! — поднимаю руки, словно бы сдаться в плен собрался. Потом объясняю: — Все остаются живы и здоровы. Никто ничего не замечает, никогда. Даже удивительно… Строго говоря, они ничего не теряют, кроме, разве, интенсивности переживаний. Сомнительное сокровище; мало кто способен оценить его по достоинству.
— Этого я тоже не понимаю, — вздыхает. — Это ты мне потом еще раз пять объяснишь, хорошо?.. Я пока уяснила только одно: человек, чью жизнь ты собираешься прожить, должен жаловаться на судьбу. Это что, по лицу видно? Или как?
— По лицу тоже, если глаз наметанный. Но есть и другие приемы, куда более предпочтительные, поскольку исключают возможность ошибки. Тут, опять же, не рассказывать надо, а показывать. Если я говорить начну, только запутаешься. А показать — проще простого. Завтра же…
— А сегодня можно?
— Почему бы и нет? Просто думал, ты устала. Решил, хватит с тебя на сегодня…
— В общем, правильно думал, — Варя задумчиво чешет нос, хмурится. — Устала, да… Но если сегодня не случится ничего, кроме разговоров, завтра мне будет очень трудно. Ночь — это ночь, ночью в любую ерунду можно уверовать, был бы проповедник хороший. А утром все не так. Вот проснусь завтра в незнакомом месте, вздрогну, вспомню, как здесь оказалась, может, пореву немного из-за кафе, потом осознаю, что ты полночи донимал меня какими-то дикими разговорами — непонятно зачем, но явно не с благой целью. Буду грызть себя за то, что не поехала к Наталье, осталась ночевать у чужого, незнакомого и вряд ли вменяемого человека. Смущаться буду, кукситься и скукоживаться. Злиться — в основном на себя, но и на тебя тоже. Уж я-то себя, любимую, знаю… А тебе, соответственно, придется начинать все сначала. Только я еще и слушать ничего не стану, представляешь? Буду молчать, кивать, отворачиваться и искать глазами свои ботинки. Сама не хочу, чтобы так было, но поделать ничего не могу. Будет.
Правильно излагает. Утро вечеру не друг, а могильщик, известное дело.
— Надо так, — заключает Варя. — Чтобы прямо сейчас, сегодня, до того, как я лягу спать, случилось что-то из ряда вон выходящее. Не разговор, событие. Чтобы не отвертеться, при всем желании. Даже с утра.
— Ужас, — говорю. — Ты такая умная. Сама все понимаешь. Причем куда лучше, чем я.
— Я не умная.
Причем куда лучше, чем я.
— Я не умная. Я опытная. Я болтовней про всякие разные чудеса на жизнь зарабатываю. Знаю, как дорого стоят такие слова вечером, и как дешевы они с утра. Вот и все.
— Ладно, — я убираю пустые чашки в мойку. — Убедила. У тебя волосы высохли?
— Более или менее…
— Тогда одевайся. Поехали.
— Куда? — спрашивает.
А сама уже схватила одежку в охапку, на пороге стоит. Оглядывается, прикидывает, где бы переодеться. В комнате куда как удобнее, зато ванная запирается на щеколду. Понимаю, дилемма.
— Куда-нибудь. Мало ли в Москве ночных заведений? И в каждом полно печальных людей, проклинающих судьбу, и вообще все на свете. Для них, собственно, и придумали ночную жизнь… Только парик свой не надевай, ладно? Стрижка лучше.
— Правда, что ли?
— А какой смысл врать? Я же тебя сопровождать буду. Твоя прическа — мое достояние, по крайней мере, этой ночью.