Крыть нечем. Пойду, что ли, действительно одеваться, ежели так.
Чего тянуть?
— Может быть, на кафе хочешь взглянуть? — спрашивает он, пока греется машина. — Можем мимо проехать, поглядеть, как там дела…
О чем это он?
— На какое ка?.. — и умолкаю, не договорив, потрясенная.
Забыла ведь о вчерашнем происшествии. О Маринушкином кафе, о своей возлюбленной куртке, погребенной под гипотетическими руинами, вообще обо всем забыла напрочь. Хотя, казалось бы, о чем теперь всю жизнь помнить, как не об этом чрезвычайном происшествии?
— Боже, — вздыхаю. — Я ведь даже не поняла сначала. А ведь какое приключение было у нас с этим кафе. И как ревела вчера, помнишь?
— Я-то помню, — улыбается. — В отличие от некоторых… Не бери в голову. По твоим ощущениям, это все было лет пять назад, верно?
— Ну да. До моего счастливого сожительства с Валентином Евгеньевичем.
— Именно. Ну что, хочешь поглядеть на руины при свете дня?
Ну да, пожалуй. Не то чтобы хочу, но взглянуть не помешает. Надо же знать, как обстоят мои собственные дела.
Киваю и пожимаю плечами одновременно.
— Это всегда бывает, — мягко говорит человек, которого я все никак не привыкну называть «Максимом», хотя бы про себя. — Собственная жизнь очень быстро становится столь малозначительной и неинтересной, так что приходится силком заставлять себя делать какие-то обязательные вещи. Деньги на прокорм зарабатывать, за квартиру платить… Очень трудно поверить, будто все это по-прежнему необходимо.
— Ой, — спохватываюсь. — Кстати о прокорме. Мне же перевод заканчивать нужно. Кровь из носа, умри, но сделай. Иначе не видать мне потом халтур, как собственных ушей. Наташка такие вещи только бывшему мужу прощает, да и то до поры, до времени.
— Ну вот, и работай. Кто ж тебе не дает? Весь сегодняшний вечер и грядущие дни в твоем распоряжении. Компьютер-то у тебя свой? Тогда вообще нет проблем. У меня тоже дела поднакопились, так что я тебе мешать не буду. Разве что, сопеть озабоченно. Но не очень громко.
— Это как раз ничего. Хоть электродрелью орудуй, я еще и не к такому привыкла. Лишь бы голова служить не отказалась. Все же без нее сложно работать.
— Не откажется. Ты еще удивишься, когда поймешь, насколько все стало проще. Именно потому, кстати, что больше не имеет значения, не является чем-то «важным». Но это отдельная тема. Потом как-нибудь.
Слово «потом» в его устах звучит чрезвычайно соблазнительно. Понятно, почему. Как бы там ни было, а не все аспекты собственной жизни кажутся мне «малозначительными» и «неинтересными». Ох, не все…
Ну, поглядим, как оно дальше пойдет. Но мне почему-то заранее кажется, что невзначай оброненное обещание рыжего Иерофанта оставаться рядом со мной, еще долго будет кружить мне голову. Потому что таких идиоток, как я, еще поискать.
Мы, между тем, трогаемся с места. Дворники с визгом елозят по стеклу, рыхлые комья снега разлетаются в стороны, из-под колес с хлюпом и чавком летит грязища. Какая ни есть, а все же весна. Ну, почти. Февраль не то на исходе, не то уже изошел; мне бы на календарь, что ли, взглянуть, для обретения хоть какого-то равновесия…
— Сегодня, — спрашиваю, — зима, или весна? Какое число?
Рыжий достает из-за пазухи телефон, глядит на него с умным видом.
Там, надо понимать, все про времена года написано. И еще таблица умножения, в придачу, как же, как же.
— Первое марта, — объявляет. — Значит весна.
Смотри-ка, а ведь действительно число написано на пузе у этой буржуйской игрушки. И время. Зашибись. Я обескуражена чудом техники, но виду не подаю.
— Ага. У них это называется весна, — ворчу. — Глотать чернил и какать…
Мой спутник начинает ржать; телефон, дабы продемонстрировать лояльность хозяину, тут же принимается трезвонить. Имитирует, что ли, веселье?
— Да, — говорит властелин хитроумной машины, одновременно уворачиваясь от метнувшегося на встречную полосу троллейбуса. — Слушаю вас настолько внимательно, насколько это возможно… А, конечно, она рядышком. Передаю ей трубку.
— Неужели меня? — спрашиваю, почему-то шепотом.
— Ну да. Начинаю понимать, что во мне погиб образцовый секретарь. Так, оказывается, приятно, когда телефон звонит у тебя, а беседой грузить собираются кого-то другого…
Маринушка, конечно. Волнуется: как у меня дела? Кажется, очень обрадовалась, обнаружив, что мы с рыжим по-прежнему неразлучны. Она уже давно мою личную жизнь устроить мечтала. Иногда я думаю, что в каждой женщине живет сваха; только добрые хотят, чтобы все вокруг были счастливы, а стервозные не могут допустить, чтобы хоть кто-то увильнул от всеобщей каторжной семейной повинности. Вероятно, именно поэтому вторые ведут дела куда более ловко. А вот Маринушка моя еще ни разу в жизни никого не сосватала. Даже собственный сын, как я понимаю, по сей день бобылем живет, хоть и завидный, теоретически говоря, жених, богач и не чудовище. На меня ее предпоследняя надежда.
Но она, конечно, понимает, что сейчас мне такие темы обсуждать неудобно. Владелец телефонного аппарата рядом, как-никак. Поэтому от расспросов меня бог миловал. Оно и хорошо: что, интересно, я стала бы ей рассказывать? «Сначала мы немножко поколдовали, а потом он спел мне колыбельную?» В моей жизни и всегда-то было слишком много правды, которую фиг кому-то расскажешь, а уж теперь…