— Пойдем сейчас!
— Сейчас нельзя.
— Почему?
— Гляди!
Мрак развеяли свечи — шесть неожиданно вспыхнувших огромных черных свечей, испускающих не только колеблющийся свет, но и тошнотворный, одуряющий запах.
Все было! У Ивана даже заболела голова. Все было и на Хархане, точнее в Меж?Арха?анье, было в Пристанище! Это не просто обряды жертвоприношения, это кровавая круговая порука — они все в крови невинных! Они боятся друг друга, и потому они вынуждены этими жертвоприношениями доказывать свою лояльность, свою причастность к Черному Благу. Мерзавцы! Ублюдки!!
Выродки!!!
Шестиугольная плаха. Шесть торчащих вверх метровых игл. И черное, высверкивающее алмазным искрящимся блеском сидение на цепях… нет, это трон, он во тьме, он опускается вниз, зависает над плахой, на нем кто?то сидит. Свечи вспыхнули ярче. И Иван остолбенел.
— Лива? — выдохнул он непроизвольно.
— Ливы нет, — тихо изрек Седой, — это жрица смерти.
— Жрица смерти?!
— Да.
— Но почему?!
— Она посвящена. Она лишена памяти. Но взамен ей открыто большее. Она уже не человек, но выше человека, — в голосе Креженя засквозили нотки зависти и даже подобострастия. Он явно верил во все эти чудеса.
— Это ты привел ее сюда?
— Да, это я привел ее сюда!
— Гуг убьет тебя! — Иван усмехнулся — усмешка получилась злой, затравленной.
— Гуг убьет меня в любом случае. А его убьет она! — Крежень выкинул вперед руку, будто протыкая дрожащую пелену полумрака указательным пальцем.
Жертвы поднимались из центра шестиугольника, из потаенного люка, они выползали сами, но движения их были вялые, слепые, сомнамбулические, так могли двигаться ожившие под злыми чарами трупы. Три девушки, обнаженные и обритые наголо. И двое парней с закрытыми глазами. Пятеро обреченных.
— Сейчас жрица выберет шестого, — пояснил Крежень, — или шестую.
— Но она же слепа! — поразился Иван. Он лишь теперь увидел, что в глазах у Ливы стоит мрак, что это пустые глазницы, а вовсе не глаза. Прекрасная, пылкая Ливадия Бэкфайер … и эти безглазые черные провалы!
— Она видит лучше нас. И глубже!
Иван вспомнил, как держал ее в своих объятиях, как целовал, ласкал … нет, это не он держал, это Гуг?Игунфельд Хлодрик Буйный ласкал ее… но он все помнил. Это не она. Это тело ее. Но не она. И смуглое тело, усеянное жемчужными нитями, и эти тяжелые серебряные обручи и браслеты, и развевающиеся во мраке черные невесомые шелка. И эта жуткая трехрогая сверкающая корона?!
— Да обрящут ищущие! — гнул свое вездесущий зловещий глас. — Да отметят алчущие мести! Ибо время наше близко и час наш наступает — ждать недолго. Да изымет каждый священную иглу дабы оросить ее влагой, истекающей из сосудов, уходящих навсегда, дабы смазать пальцы свои кровью приносимых на алтарь Черного Блага.
Трое в черных сутанах с алыми капюшонами на головах вышли из отверстия на плахе?шестиугольнике, вздели руки вверх. И заревела толпа, вскинула руки ответно — в каждой сверкала полуметровая тонкая игла. Заглушая рев завизжали, завопили жертвы, пронзаемые торчащими из звезды остриями — теперь каждая жертва висела на таком острие, свешиваясь головою и телом вниз, в толпу, висела на одной лишь ступне, висела, корчась и извиваясь от боли … и уже тянулись к ней со своими иглами ближайшие, когда голос возрос до воя сирены:
— Шестая жертва!
— Шестая жертва!!! — эхом взревела толпа.
— Жрица выберет шестую жертву!
И вот тогда Ивану стало до жути страшно. Ему было плевать на безвольных юнцов, болтающихся на иглах — они сами шли к такой концовке, это их крест! Он понял, что сейчас может закончиться все. Абсолютно все. Он понял это, когда в провалах черных глазниц жрицы смерти вспыхнули вдруг кроваво?красные угольки зрачков. Они будто вонзились ему в глаза, ему в мозг, в душу.
Они будто вонзились ему в глаза, ему в мозг, в душу. Это был ужасающий миг. Но пронесло. Видно, он чем?то не подходил на роль жертвы, не вышел рожей, стало быть. Но когда пылающие угли остановились на Крежене, и Иван увидал даже во мраке, как тот побелел, волна ужаса накатила вновь.
— Вниз! — Иван швырнул Седого на пол, под ноги. Он не мог его потерять сейчас, он не мог допустить, чтоб Седого, когда этот тип полностью в их руках, превратили в подушечку для иголок. Пронесло и здесь!
— Шестая жертва!!!
На плаху уже волокли голого толстяка — с него содрали все одежды, исцарапали, повалили, а потом вскинули на руках вверх те, что стояли рядом с ним, они же и передали жертву в руки черных.
— Да свершится начатое! Да продолжится вечное!
— Близок час Тьмы! — завопил кто?то из толпы.
И теперь уже никем и ничем не сдерживаемые алчущие посвящения набросились на обреченных. Иван терпел, не отворачивался. Он должен был видеть все. Он должен был понять суть всего. При видимой злобе и возбуждении, при всем психозе мессы ни один из истязателей не ткнул жертве своей иглы в смертельное место: ни в сердце, ни в глаза, ни в жрту. Иглы погружались в мягкие ткани, пронзали руки, ноги, плечи — сотни, тысячи ран наносились живым. Это было невыносимое зрелище!
Он не страдал так даже от вида пожираемых чудовищем женщин на проклятой планете Навей. Но он, в отличие от всего бывшего там, не сделал ни шага вперед, не шелохнулся. Любой из этих ублюдков мог быть жертвой. И каждый был палачом. И по существу истязали сейчас не этих несчастных они убивали остатки человека в себе. Да, это не обряд, это обучение, это вытравление души из тела. Это школа убийц. Их дрессируют! Их готовят к более серьезному жертвоприношению … готовят, и не скрывают этого.