Молится он, что ли? А где же Тейт? Где часовой, черт его побери?!
Под ногами скрипнул щебень, и бормотание оборвалось.
— Молились, дон Умберто? — спросил, приблизившись, Каргин.
— Да, капитан. Я — человек религиозный… — Он перекрестился, одновременно шаря левой рукой у пояса. — Вы знаете, чем различаются три основные христианские конфессии? У вас, у православных, говорят: молись, и бог простит. У лютеран иная заповедь: трудись, и за труды твои воздастся. То и другое, дон капитано, крайности, точки зрения умов ленивых или алчных… Мы, католики, предпочитаем золотую середину: молись, трудись, и грехи твои будут отпущены, а труд не пропадет втуне.
— Верная мысль, — произнес Каргин, осматривая залитый лунным светом хаос базальтовых глыб, оврагов и поваленных деревьев, над которыми возносились ребристые свечи кактусов. — Я даже согласен стать католиком, если вы скажете, куда подевался Тейт. Я с ним сейчас побеседую!
— Ах, это… — Референт неопределенно улыбнулся. — Они ушли, дон капитано, все ушли. Паркер, Слейтер, Тейт и Тэрумото… Взяли оружие и ушли. Примерно полчаса назад. Я полагаю, мистер Паркер жаждет прокатиться на вертолете.
На помеле, пользуясь вашей терминологией.
Челюсть у Каргина отвисла. Хью с холодным интересом наблюдал за ним.
— Хотите спросить, отчего не разбудили вас? Тут множество причин, мой дорогой, и все, надо признаться, веские. Во-первых, вы утомились, крепко спали, и босс решил вас не тревожить. Во-вторых, он опасался возражений с вашей стороны и даже, признаюсь, физического противодействия… Вы бы возражали, не так ли?.. — Хью покосился на винтовку в руках Каргина. — Поэтому мистер Паркер будить вас не позволил, хотя такая попытка намечалась.
— Томо… — пробормотал Каргин, — Томо-сан… — Стараясь успокоиться, он глубоко вдохнул теплый ночной воздух.
— В-третьих, — будто не слыша, продолжал референт, — наш новый босс ревнив к чужим успехам. Он неудачник, но лезет в супермены, как таракан в блюдце с патокой… Надеюсь, вы это заметили? И понимаете, что суперменам конкуренты не нужны? Помощники и слуги — еще куда ни шло…
Винтовка словно налилась тяжестью. Каргин повесил ее на плечо, нащупал рукоять мачете, затем коснулся пояса: нож, две кобуры, берет, рация и обоймы в подсумках. Все было на месте.
— Скажите, дон Умберто, зачем они с ним пошли? Тейт, Слейтер, Тэрумото? Верят его дебильным планам?
Тонкие губы Арады скривились.
— Пора бы вам усвоить, капитан: у босса дебильных планов не бывает, только гениальные. Босс велел — пошли… А я остался. К счастью, я не умею стрелять. Я бесполезен — так же, как сеньорита Мэри-Энн… — Он поднялся, вытянул руку, погладил длинный винтовочный ствол, торчавший над плечом Каргина. — В конце концов, готов признать решение босса мудрым, если хотите — гениальным. Не испугавшись риска, он сам повел людей, но вас, как лучшего из лучших, оставил тут. Зачем? Разумеется, чтоб охранять его сестру. Ну, и меня заодно… Отличная версия, дон капитано, не так ли?
Каргин молча натянул берет, повернулся и стал спускаться вниз, лавируя среди базальтовых обломков. Близилось полнолуние, и от висевшего в небе бледного диска, чуть ущербного с боку, струился призрачный свет. На часах — три сорок. Tertia vigilia, третья стража, как говорили в римских легионах… Он выспался и чувствовал себя вполне отдохнувшим. Даже царапина на ребрах не беспокоила.
— Куда вы, дон капитано? Зачем? — крикнул вслед аргентинец. — Не спорьте с судьбой. Судьба неудачников не любит…
— Что ты знаешь об удаче, тощий фраер? — пробормотал Каргин на русском, добавив пару непечатных фраз. Привычным усилием воли он справился с раздражением — на этом склоне, где неверный шаг грозил увечьем, гнев был плохим помощником. Света, однако, хватало, и первую часть пути он одолел минут за десять, двигаясь быстро и бесшумно, стараясь ступать по крупным камням. Нижний край осыпи упирался в пальмовую рощу, и здесь идти было трудней: под деревьями — мрак, колючий кустарник и груды гниющих листьев, перемешанных с песком. Винтовка цеплялась за ветви и лианы; пришлось снять ее с плеча и тащить под мышкой, оберегая прицел.
Затем кусты расступились, мохнатые стволы исчезли, почва под ногами сделалась прочной, и он понял, что выбрался на серпантин, спускавшийся от Нагорного тракта к бухте и пляжу. Тут можно было двигаться быстрей, хотя светлее не стало — кроны деревьев почти смыкались над узкой дорогой, и в их разрывах в такт шагам прыгали редкие звезды. Чужие звезды, подумалось Каргину, те же, что в Африке. И место чужое, и дело, в которое он ввязался, не его… Хотя где они — его место и его дела?
Поднимаясь в гору, он размышлял о человеческом неразумии, алчности и жажде власти, способных испакостить множество всяческих мест, таких приятных еще в недавнем прошлом.
Взять хотя бы Иннисфри и эти южные моря: рай у Господа за пазухой, крепче крепкого, дальше дальнего… Но и тут нашелся черт, свой дьявол с подручной нечистью — поубивал, пожег, и сделались из рая сущие Балканы. Или, например, Кавказ… Тоже бывший рай, всесоюзная здравница, где нынче — трупы под каждым кустом да невольники в ямах… Ну, а про Заир и вспоминать не след, Заир и в лучшие времена до рая не дотягивал! Тот француз, Лябурш, с которым встретились в Киншасе, говорил: страна сокровищ… фрукты и кофе, уран и алмазы… Все есть, всего хватает, чтобы устроить рай, да только ума маловато. В точности, как в России!
Каргин злобно сплюнул и выругался. С Заиром вроде бы обошлось, а вот с всесоюзной здравницей были давние счеты — за Юру Мельниченко, убитого в Карабахе, за Вальку Дроздова и Пашу Нилина, и за других, погибших, преданных, но не забытых. А может, то бушевала и ярилась в нем казацкая кровь, не позволяя признать поражения. Но поражение было, чего там спорить… А где поражение, там и бегство — к примеру, в Легион. Или на Иннисфри…