Похоже, в этом они с Патриком сходились, хотя была и разница: смерти ему Каргин не желал. Ни от ножа бельгийца, ни — упаси Господь! — от собственных умелых рук. Дед там или не дед — не важно; старик и мамин отец, как это не печально. Ну, будем надеяться, Кренна его не тронет: не потому, что старик, а потому, что богатый…
Какой-то шорох раздался за дверью — то ли тихие шаги на лестнице, то ли ветер прошуршал в листве.
Пора, мелькнула мысль. Пора бы Кренне объявиться и получить по векселям. Интересно, сколько он заломит с босса?
Каргин шагнул к Мэлори, взял у него синий конверт, взвесил в ладонях, нахмурился и опустил на стол. Затем повернулся к старику.
— Предположим, все это правда, сэр. Предположим, я в самом деле ваш потомок и наследник. Предположим… А теперь представим, что я отверг наследство и пожелал уйти. Удалиться тихо-мирно, без семейных склок и драм… И что же будет? — Он выдержал паузу, затем посмотрел на часового за распахнутой дверью и повторил: — Что будет, я спрашиваю? Отправите меня в психушку «Рест энд квайет»? Или прикажете убить?
Века Халлорана приподнялись, лицо дернулось, окаменело, и Каргин вдруг с пронзительной ясностью понял, что не дождется пощады, а только станет из внука прежним наемником, а из наемника — трупом. На мгновение в комнате воцарилась тишина; старик мрачно молчал, но всем своим видом показывал, что этот мир не предназначен слабакам, что жизнь — штука жестокая, скверная, и в ней нет места родичам, а только деловым партнерам.
Мэлори швырнул сигару в пепельницу и попытался смягчить неловкость.
— О чем ты толкуешь, мой мальчик? Богатство и власть идут тебе в руки, не говоря уж о красивой женщине… Не той, так этой… Что еще надо? Надо брать. Другие варианты исключаются.
— Исключаются! — каркнул из кресла старик. — Он это понимает, Шон, он понимает… Ну, ничего!.. Как говорят у русских, перемелется — будет мука.
Слабый треск где-то на лестнице, будто разорвали суровое полотно… Часовой покачнулся и стал оседать на каменные плиты эспланады.
— Других мелите, а я на муку не гожусь. Слишком прочное зерно, — буркнул Каргин и бросился к выходу.
Мэлори шагнул следом, расставляя руки, словно хотел задержать его или оградить от неизбежных неприятностей — к примеру, от случайной пули в лоб.
— Погоди, мой мальчик! Ты не понимаешь…
— Заткнись, Шон! — раздался резкий голос старика. — Слышишь, стреляют… Вызови охрану! Быстро!
Если найдется кого вызывать, со злорадством подумал Каргин, устремившись к вертолету. Часовой лежал мешок-мешком, на обеих лестницах топали и орали уже не скрываясь, и сквозь лязг и грохот он различил голос Кренны: кого-то тот приказывал добить, кому-то — занять оборону и держаться, пока не возьмут заложников. Пилот «Ирокеза» метнулся навстречу Каргину, вскинул оружие, узнал и крикнул:
— Что происходит, сэр?
— Завертелись мельницы Господни, — пояснил Каргин и рубанул его за ухом.
Кабина была широкой, почти с круговым обзором, кресло — удобным, все рычаги и кнопки — под руками и на привычных местах. Он взлетел; не так стремительно и лихо, как получилось бы у Гормана, но и не хуже, чем девять пилотов из десяти. Каменный полуовал эспланады медленно качался и кружился под брюхом вертолета, телескоп, будто пушечный ствол, следил за ним стеклянным глазом, пальмы пустились в хоровод, и всюду мелькали темные фигурки — точь в точь как стая крыс у мусорного бачка. В парке и на дворцовой лестнице тоже царила суматоха: метались среди деревьев парашютисты, кто бил очередями по розовым кустам, кто подбирался к окнам, а на поваленного сфинкса взгромоздился офицер и что-то орал, размахивая руками. Видно, его услышали — отделение «зеленых беретов», человек пятнадцать, подтянулось к дверям виллы.
Каргин выровнял машину, поймал в прицел жилую часть пентхауза и закусил губу; его ладонь нависла над гашеткой. Сейчас он мог закончить то, что началось два дня назад: одно касание, и грохнет взрыв, взметнется пламя, и обгорелая плоть смешается с обломками и пылью, и опустеет цирк — ни гастролеров-басурман, ни фокусников, ни шталмейстеров… Мир их праху, как заметил коммодор.
Сейчас он мог закончить то, что началось два дня назад: одно касание, и грохнет взрыв, взметнется пламя, и обгорелая плоть смешается с обломками и пылью, и опустеет цирк — ни гастролеров-басурман, ни фокусников, ни шталмейстеров… Мир их праху, как заметил коммодор. Мир, да не для всех; пусть теперь попрыгает в том цирке, где зрители с рогами и хвостами. Вместе с добрым старым Патриком…
Он мог бы это сделать. Мог бы… Не дозволяла кровь, ни русская ее частица, ни ирландская. Голос ее был силен — сильнее обиды и жажды мести.
— Эх, бабка Тоня, бабка Тоня… Знала бы, с кем загуляла… — пробормотал Каргин и перевел прицел. — Говоришь, льес рубьят, шепки летьят?.. Ну, вот тебе за одну из щепок… За Терумото…
Палец его коснулся гашетки, и пламя взвилось над антенной ретранслятора; кровля просела, стебель серебряного цветка переломился, ажурная чаша рухнула вместе с бетонными плитами вниз, сокрушая столы, шкафы, компьютеры и сейфы. Взрыв раскатился гулким эхом, ветер подхватил черный дымный шлейф и поволок его, разматывая в кисею, к полупрозрачным облакам. Рыжие огненные языки заплясали над северной часть пентхауза, и Каргин, выплескивая ярость, послал туда еще один снаряд. Потом резко набрал высоту и повернул на север.