Четвертое июля, День Независимости [33] , было отмечено подъемом флагов, торжественным ужином, салютом и фейерверком, грянувшим на закате. После все перепились, а Каргин отправился в библиотеку и разыскал увесистый томик японской поэзии в переводах на французский. Но это чтение показалось ему слишком интеллектуальным, не соответствующим моменту; сунув книгу обратно в шкаф, он взял «Мартовские иды» Уайлдера, стопку детективов — Дэй Кин, Спиллейн и Макдональд; затем потянулся к «Сказкам южных морей» в темно-синем тисненом переплете, с серебряной шхуной, летящей на всех парусах к далекому, заросшему пальмами острову. Джека Лондона он обожал с детства: в Кушке, в гарнизонной библиотеке, детских книжек не нашлось, зато имелось собрание Лондона в восьми томах, и Каргин прочитал их от корки до корки. Было ему тогда одиннадцать лет.
В середине месяца, за неделю до хозяйских именин, прилетел серебристый «оспрей», но почему-то без Магуара, Квини, Тауэра и прочих влиятельных отпускников. Возможно, эти персоны, которых хозяин любил и ценил, еще не нашли для него подарка; возможно, задерживались по делам или же в силу иных причин, неведомых Каргину; возможно, намечался еще один рейс, поближе к великой дате. Но их отсутствие было возмещено с лихвой.
Первым из самолета вышел наследный принц и президент Роберт Генри Паркер, в костюме колониальных времен, пробковом шлеме и темных очках; ни дать, ни взять, сагиб-британец, готовый поохотиться на тигра. За ним шагали полусонный Мэнни и взмокшие пилоты с багажом; один из них тащил знакомый ящик с крупнокалиберными пушками. И, наконец, явилась Мэри-Энн, будто королева в тронном зале: рыжие локоны до плеч, алый хитон, расшитый блестками, туфли на высоких каблуках, алмазные серьги и ожерелье. Под утренним солнцем она светилась и сияла как новогодняя елка, доставленная на Иннисфри то ли с некоторым запозданием, то ли с расчетом на неминуемый праздник, который случится месяцев через пять.
Трезвая, и при параде, отметил Каргин, приникший к телескопу. Он поглядел, как вице-мэр и капитан Акоста, встречавшие гостей, целуют ручку Мэри-Энн, затем ведут ее и Бобби к кадиллаку; как взвод Сегри берет «на караул», а лейтенант Гутьеррес открывает дверцы; как грузят чемоданы и коробки и как рассаживается по джипам почетный эскорт; как Мэри-Энн воркует с черноусым Гутьерресом, а Боб, недовольно скривив губы, посматривает на них.
Кортеж тронулся, и Каргин, оторвавшись от телескопа, невесело вздохнул.
Жизнь на Иннисфри была скучноватой, однако не лишенной прелестей — таких, как свежий воздух, не слишком обременительные труды, беседы и прогулки с Томом, книги и даже пиво, приправленное анекдотами Спайдера. Но главным достоинством был, несомненно, покой. Покой, порядок, отсутствие спешки и суеты.
Но, кажется, этим радостям наступал конец.
Глава 8
Иннисфри, вилла, Нагорный тракт и пляж у
Лоу бей; 14-21 июля
Предчувствие не обмануло Каргина.
Из троицы гостей самым тихим оказался Мэнни. Вставал он не раньше полудня, но этот акт был чисто символическим и означал, что он перебирается с постели на лежак к бассейну. Здесь, за рощей кипарисов, укрывшись в их густых тенях, Мэнни проводил часы от завтрака до ланча, от ланча до обеда, и от обеда до ужина; то ли спал, то ли мечтал с открытыми глазами. Склонность к горизонтальной позе была, вероятно, заложена в нем генетически, как и другие привычки, о коих в приличном обществе не говорят.
Но вряд ли мечтательная пассивность огурца, произрастающего в теплице, была характерной для любого гея. Боб Паркер, например, кипел как перегретый чайник, полный кипятка, и эта злобная энергия взывала к осторожности. Он был постоянно недоволен — конюхом, который заседлал не ту кобылу, официантом, подавшим тарелку не с той стороны, горничной, смахнувшей пыль с оружейного ящика, и, наконец, капитаном «Дункана» — тот во время морской прогулки не разрешил поднять на палубу подстреленных акул. Главным же поводом к недовольству были не конюхи и слуги, не мистер Гэри и не пилот, которого Бобби поучал, как управлять вертолетом, но аргентинец Хью Арада. Казалось, их обуревает неприязнь столь же прочная, как между грифом и шакалом, не поделившими падали, но проявлялась она по-разному: Боб язвил и не стеснялся давить на мозоли, а референт был сдержан и холоден точно снега Килиманджаро. При всем, при том он увивался за Мэри-Энн и делал это с испанским изяществом и галантностью: хоть серенад не пел, однако цветы, прогулки под луной и пламенные взоры были в полном комплекте. Правда, Каргин сомневался, что этот сушеный лещ действует по склонности, а не по расчету, но Нэнси вроде поощряла его старания — может, с намерением братца позлить, а может, Хью ее забавлял.
От Боба Каргин держался подальше, из общих стратегических соображений, а еще по той причине, что вспоминать об их стрелковом состязании в «Старом Пью» как-то не хотелось. Уж больно опасные были мишени! Наследный принц мог получить за эти шалости всего лишь выволочку, а мушкетер короля — расчет без всяких выходных пособий. Что Каргину совсем не улыбалось.