Чуть позже его посетила мысль о промедоле. «Я буду тащиться, а меня будут тащить? Ну нет, на хрен, лучше потерпеть…»
— От дерьма — запросто, а вот от крови… — настроился на философию Краев, но тут же застыл на месте и выдохнул в полнейшем восхищении: — Ого! Это тебе не речка-говнотечка, это тебе Стикс!
Очередной поворот вывел их на берег подземного потока, нёсшего воды глубоко в недрах земли. Его поверхность пузырилась сероводородом, отсюда и густой, гнусный запах тухлых яиц. Ну чем не ад кромешный? Мрачные скалы, мутный поток, жуткая, сводящая скулы вонь. И всё это в багровых тонах. И два грешника на берегу…
— Если Стикс, тогда я на тот берег ни ногой, ещё поживу, — усмехнулся Песцов, прислонился к скале, перевёл дыхание. — Да и Харона что-то не видно… по бабам небось… В таком вонизме ему молоко за вредность положено…
Они нашли боковой проход, углубились в зигзагообразный разлом и неожиданно вышли в огромный — девятиэтажный дом построить можно — пещерный зал. Истинные размеры его терялись в полутьме, с потолка свисали ярко-красные сталактиты, на стенах искрились крупные кристаллы гипса.
Истинные размеры его терялись в полутьме, с потолка свисали ярко-красные сталактиты, на стенах искрились крупные кристаллы гипса. А в центре, радужно переливаясь, бил из камня родник и тоненьким звенящим ручейком сбегал куда-то под стену.
И… никаких миазмов, лишь хрустальное журчание воды.
— А вот и пещера Аладдина, — чувствуя, что сейчас вырубится, опустился на пол Песцов, выдохнул, сражаясь с болью, и виновато глянул на Краева. — Щас, сержант, чуток… Передохну малёхо… и двинем дальше…
— Всё нормально, отдыхай. — Сержант тоже сел, снял РД, [50] не спеша пошарил и задумчиво сказал: — Нет, там был не Стикс. Там была Лета. А это, — он кивнул в сторону ключа, — родник Персефоны. Вот такая фигня. — И, вскрыв символическую, на один зуб, банку в полсотни граммов из сухпая, намазал паштетом твердокаменную галету. — На пожуй.
— Не… не полезет… — сразу отказался Песцов, опять подумал о промедоле и, чтоб хоть как-то отвлечься, глухо, через силу, спросил: — А это что за баба такая? Хали-гали знаю… цыганочку знаю… летку-енку знаю… а Персефону не знаю…
Ему хотелось спать. Свернуться прямо здесь, на прохладном гладком камне, — и спать…
— А что тебе её знать, она в загробном мире живёт. — Краев откусил, с усилием прожевал. — Если верить древним, духи умерших попадают под землю и, бродя по полям белых асфоделей… это вроде лилий цветочки… должны помнить, что нельзя пить воду из темной реки Леты. Ее дурманящая вода заставляет забыть опыт прошлого и заслоняет его пеленами забвения. Лишь тот, кто пьёт живительную влагу из родника Персефоны, способен сохранить огонь в душе и разорвать круг бытия в спираль…
— Давай зачётку, студент, — похвалил его Песцов, замычал от боли, кое-как разлепил глаза. — Ставлю пятёрку. Только что-то лилий не видно… А из речки-говнотечки… я и в Сахаре не стал бы. Но ты всё равно молодец… тебе бы в замполиты…
— С такими замполитами наш морально-политический уровень взлетит на небывалую высоту. — Краев, оказывается, ещё был способен смеяться. — Особенно если учесть, что из универа меня вышибли за анекдот… — Он встал, снял с ремня флягу, направился к роднику. — Спасибо, Персефона… — Бережно набрал воды, отпил и понёс флягу Песцову. — Слушай, тут не вода, а клубничный морс, как мама варила…
— Клубничный? — Песцов ничему уже не удивлялся. — Не… По-моему, на квас больше похоже. Хлебный… Из бочки… его в окрошку хорошо… Колбаски туда, лучка, огурца… У нас девчонки в общаге…
И замолк на середине фразы, внезапно поняв: надо вставать и идти. Оставаться в пещере было нельзя. Это был простой и естественный факт вроде того, что огонь жжёт, пуля убивает, а вода утоляет жажду. Так устроен мир, вот и всё.
— Ну, хорошенького помаленьку. Двинули, — словно бы прочитал его мысли Краев, встал, надел РД, помог Песцову подняться, и они двинулись из зала прочь.
Через длинную пещеру со стенами сплошь в розовых светящихся натёках, сквозь большой округлый грот, вдоль по узкой, круто завивающейся спиралью вверх галерее… Здесь приказала долго жить последняя, реанимированная на зажигалке батарейка, [51] зато почудилось явное движение в воздухе.
— Неужели? — щёлкнул зажигалкой Краев, посмотрел на язычок огня и восхищённо выругался: — Такую твою мать, сквозняк!
Уже приканчивая зажигалку, они оказались в галерее, в которой царил показавшийся ослепительным полумрак.
— Неужели? — щёлкнул зажигалкой Краев, посмотрел на язычок огня и восхищённо выругался: — Такую твою мать, сквозняк!
Уже приканчивая зажигалку, они оказались в галерее, в которой царил показавшийся ослепительным полумрак. Свет вливался сквозь вертикальный колодец, устроенный в потолке туннеля далеко впереди. Кяризы! Они попали в кяризы! А значит, до земли, солнца, травы, деревьев всего какие-то метры!
Так и оказалось. Осторожно поднявшись по ступеням, они очутились в саду. Огромном, заброшенном яблоневом саду, покрытом белой пеной цветения… Вот тут Краев огляделся и как-то сразу стал очень серьезен.
— Старлей, — сказал он, — а ведь яблони-то весной цветут… Весной, такую мать, сука буду, весной. Это как же так?