— Ладно, едем. — Песцов заторможенно кивнул, но спохватился и вытащил мобильник. — Алло, Хайм? Это опять я… Слушай, извини, отбой, проблема сама решилась.
— А, отмучился, — понял его по-своему Хайм.
— И что же таки я теперь скажу этой Саре? Она же едет вся в мыле на четвёртой скорости, как агицен паровоз. Эх, Сёма, а зохен вей, ну какой же ты, Сёма, поц.
— Хайм, ты скажи этой Саре, что с Сёмы причитается, — закруглил общение Песцов. — Береги себя, я ещё позвоню, шалом…
Голубая «Нива» так и осталась прохлаждаться на стоянке у «Максидома». Всё ещё пребывая в культурно-информационном шоке, Песцов с уверенной удачливостью лунатика миновал пост у виадука на Энгельса и через некоторое время свернул в уютный дворик, где скучала под фонарём бежевая «Калина». Кто бы ещё подсказал, куда девать засвеченную, со снаряжённым ликвидатором «семёрку»? Грохнуть в центре двора, чтобы аж до Москвы, до самых до окраин?..
«Всё одно к одному и всё через жопу». Песцов выдрал инициатор, бросил в жерло пухты и бесцеремонно растолкал спутницу:
— Подъём, мадам, подъём. Пересадка.
Хлопнули дверцы, заурчал мотор… и зачем его бесконечно реанимируют, этот отечественный автопром, дали бы уже помереть спокойно! Тем не менее «Калина» повезла их, как умела, на другой конец города. Там, на втором этаже облезлой, давно пережившей свой век хрущобы, имелась квартира, ключ от которой лежал у Песцова в кармане. По пути он притормозил у круглосуточного магазина, набил харчами объёмистый пакет и, чувствуя себя выпотрошенным, вернулся за осточертевший руль. Наконец приехали. На лестничной клетке воняло кошачьей мочой и было темно. Вот где ноктовизор бы не помешал, а заодно и противогаз.
— Ну все, Семён, меня не кантовать, — объявила Надежда Константиновна, как только за спинами у них щёлкнула квартирная дверь. — Пока токсины не вычищу…
Вяло сделала ручкой и как была, в кедах, куртке и при рюкзаке, скрылась за дверью спальни.
Песцов буркнул ей вслед нечто неразборчивое, сунул голову под кран и, не дожидаясь, пока обтечёт борода, присосался к бутылке с гранатовым соком. Полсуток не жрамши! — нет, на такое он не подписывался…
Америка. Внуки Джеронимо
На плоскогорьях Аризоны уже много дней подряд дул горячий ветер. Он поднимал густую пыль, срывал с деревьев остатки жухлой листвы и прогонял далеко прочь облака. Пересыхали колодцы, горела на корню кукуруза, птицы не пели песен в ожидании беды. Одни змеи жарились на солнце, свивались в кольца и радовались жизни. Ну да что с них возьмёшь, с гадов ползучих…
Машина, в которой сломался кондиционер, по такой погоде превращается в камеру пыток. В железный ящик на солнцепёке, куда в фильме «Самоволка» злые военные пытались всунуть Ван Дамма. Пока зелёный «Форд-транзит» катился вперёд, в нём было ещё относительно терпимо. Но вот если, кроме кондюка, сдохнет что-то ещё и он остановится…
Вот тогда Панафидину со товарищи, сидевшим внутри, придётся несладко. Собственно, товарищей было немного. Старый знакомец Азиат и новая спутница, та самая, что блистала облегчённой моралью, силясь совратить Федота Евлампиевича на острове Свободы.
Вёл машину местный гражданин, нанятый по объявлению в Финиксе. Правду сказать, вёл безобразно. Лихачил, без конца прикладывался к бутылке с кукурузным пивом «тисвин», чихал на ограничения и плевал на разметку. Однако полицейские предпочитали отводить взгляды. Дело в том, что гражданин выглядел натуральным индейцем — то бишь коренным американцем, как теперь велено говорить. И не просто так коренным, а подчёркнуто приверженным историческим корням. С голым торсом, с пухом и пером на голове и в боевой раскраске. То есть попробуй-ка тронь.
С голым торсом, с пухом и пером на голове и в боевой раскраске. То есть попробуй-ка тронь. Остановишь за превышение скорости — а дело выльется в попрание гражданских прав. Глазом не успеешь моргнуть, как окажешься лично виновен во всех бедах многострадальных краснокожих племён, начиная с Колумба. Нет уж, на хрен, пусть себе едет…
У простреленного транспаранта, обозначавшего въезд в резервацию, абориген затормозил и остановился.
— Всё, прибыли, — сказал он, икнул и потеребил на шее ожерелье из волчьих клыков. — Наши люди дальше не ездят.
— Что значит, прибыли? — возмутился Панафидин. — И почему не ездят? Все ездят, а ваши не ездят?
— Эта земля чья? Хопи, грязных койотов, — принялся разъяснять коренной. — А наши люди кто? Чирикахуа, [96] гордые орлы. Они высоко парят в синем небе, а койоты ползают в грязи. Хау, я сказал.
— Может, правнук Джеронимо [97] всё же выручит бедную девушку? — пустила в ход свои чары Облегчёнка. — Неужели он не пожалеет её стройные ножки?
Кокетливо вытянутые ножки в самом деле оказались стройней не бывает, но шоферюга мыслил уж слишком прямолинейно.
— Бледнолицая скво может побыть здесь, пока её мужчины разговаривают с хопи. Мне как раз нужна младшая жена…
— Ну вот ещё, — надула губы Облегчёнка. — Замолчи, нехороший, а то познакомлю с моим старшим мужем…
— Ладно, — положил Азиат конец болтовне и протянул индейцу зелёные бумажки. — Здесь ровно половина, можешь не считать. Другую получишь, когда дождешься нас. Ну что, ясно? Или повторить?