— Ох, грехи мои тяжкие… — Песцов положил бинокль, сел, принялся массировать глаза. Потом вытащил офтагель, закапал, немного подождал и снова приник к окулярам. — Ну, есть что новенького, а?
Вот уже четыре дня он плотно занимался объектом. Домиком-пряником, теремом-теремком в терминах Надежды Константиновны. Располагался тот в полусотне вёрст от города и представлял собой бывший детский санаторий. Надо думать, менее целебный и знаменитый, чем «Солнечное» или «Дюны», но дети примерно песцовского поколения исправно здесь отдыхали. В эпоху реформ врачи, нянечки и ослабленные дети куда-то тихо слиняли, а санаторий со всеми потрохами был продан неизвестно кому, и вместо зелёного штакетника по периметру вырос бетонный трёхметровый забор. И никто не мог знать, что за тайная жизнь там происходила, пока по соседству не начали строить особняки, по которым эту часть Агалатова прозвали «Рублёвка light». Судьба особняков складывалась по-разному. Кто-то строился и вселялся, кто-то строился и продавал, кто-то, не рассчитав финансовых сил, вообще бросал дело на полпути. Песцову повезло. Неподалёку от бывшего санатория обнаружился как раз такой недострой. Законсервированный до лучших времён и, видимо, из-за туманности каких-либо перспектив — неохраняемый. С его чердака вполне возможно было полюбопытствовать. Что Песцов и делал.
И чем больше наблюдал, тем сильнее проникался чувством, что за забором нечисто. В самом прямом и непосредственном смысле этого слова. Правду сказал мудрый Александр Григорьевич — тот ещё был домик-пряник, терем-теремок… В направленном микрофоне с параболическим отражателем — тишина. В лазерной подслушивающей системе — ноль. Микрофон-стетоскоп для прослушивания сквозь стены молчит, как тамбовский партизан. Противоударный, заброшенный на территорию «жучок» не подаёт никаких признаков жизни. Только-то и остаётся, что лежать вот так на пузе и наблюдать. Днем, ночью, в инфракрасных лучах и в видимом спектре.
Только-то и остаётся, что лежать вот так на пузе и наблюдать. Днем, ночью, в инфракрасных лучах и в видимом спектре. И чувствовать, как начинает ехать крыша: объект ясно различим и вполне обитаем, но при этом ни тепла, ни звука не излучает. Словно кто его накрыл толстым пуховым одеялом с абсолютной прозрачностью. Гектара этак на два…
— Ты, касатик, не робей, не ссы и не сомневайся, — морально поддержала Песцова Надежда Константиновна. — Ты себе думай не о том, чего всё равно не уразумеешь, а о тех, кто в теремке обитает…
И Песцов продолжал наблюдать. В бывшем санатории, вернее, в его административном корпусе блока обретались трое мужиков — крепких, плечистых и… совершенно неправильных. Ну не бывает такого, чтобы три мужика, с виду далеко не интеллектуальная элита, не пили водки, не водили баб, не играли в карты, а главное — ни ногой с территории. Даже за жратвой. С осени они, что ли, закормленные или, может, молитвой и Святым Духом? Да нет, причина была скорее всего совершенно иная. Мало-помалу у Песцова создалось впечатление, что ребятам было просто не выйти. Словно скорпионам, брошенным умелой рукой в террариум с высокими стеклянными стенками.
— Они, стервецы, живучие, сколько ты их ни режь, — высказалась в плане мужиков Надежда Константиновна. — Нужно или хребет ломать, или жабры рвать, или башку откручивать. И ещё они в темноте видят. Так что, касатик, смотри, построже там с ними, без компромиссов.
Помимо громил, за забором имела место собака. Огромный чёрный кобель. Неведомой породы и тоже совершенно неправильный. Он не лаял, не рычал, не бежал к миске, не присаживался по нужде… и бродил, бродил, бродил строго кругом, по периметру забора. Уходил на отдых лишь в полночь, как-то втискиваясь в щелястую будку величиной со скворечник. Отверстие в ней, кстати, было почему-то не круглым, а в виде ромба, каким принято помечать бубновую масть…
Вечер выдался пасмурный, хмурый, луну прятали тучи.
Прочитав про себя все стихи, которые помнил, Песцов поднялся, развернул обёртку, давясь, впихнул в себя осточертевший приторный «Баунти» — для глаз, — снова лёг и уставился в бинокль ночного видения. Прибор был замечательный, очень дорогой, со специальной подсветкой и электронным приближением. Только хрен — одеялу, куполу, стенкам террариума на заокеанскую технику было плевать.
Плюнул в конце концов и Семён. Встал, прислушался, собрал вещички и медленно, не поднимая пыли, пошёл по чердаку к лестнице. Спустился, тихо открыл окно, выбрался на улицу и прикрыл за собой рамы. Дальше — между скелетов яблонь, через хлипенький забор, по сельским пустынным улицам к трассе. Там, на неприметном съезде в лес, стояла его вторая машина — серый «Жигуль»-семёрка. Автомобильчик кое-что видел на своём веку, однако, на зависть сверстникам, заводился с полпинка и бегал, когда было надо, ещё как резво. При этом внешне — скромненький, ржавенький, с убогими обводами, не вызывающий каких-либо вопросов, кроме разве подробностей происхождения талончика техосмотра…
Питерское начальство традиционно держало казённые дачи, а ныне держит собственные дома в Курортном районе и ездит туда по Приморскому шоссе. Соответственно, Приморское шоссе у нас испокон веку гладкое и ухоженное, его всегда вовремя ремонтируют и вообще содержат в образцовом порядке. Приозёрской трассе в отношении начальственных обиталищ повезло существенно меньше. Есть, конечно, несколько точек, куда же без этого, но туда хозяев и гостей доставляют вертолётами. Вертолёты весело стрекочут над головами автомобилистов, чьи железные кони теряют подковы на рытвинах и поперечных трещинах, избороздивших старый асфальт.
Добравшись до Осиновой Рощи, Песцов с большим облегчением запарковал «семёрочку» возле конноспортивного комплекса, который, как он знал, ночью охраняли злые собаки. И зашагал дальше пешочком, минуя пост ДПС. Лучше ножками по дороге, чем светить ментам без надобности автомобиль!