И пошла вторая серия замедленного кино, и не затянулась надолго. Зря ли говорят, что краткость — сестра таланта. Тому, который был с ломом, Песцов засадил в брюхо болт — и внезапно пожалел убиенную крысу. «Ни за что, выходит, погибла, и без отравы вполне можно было бы обойтись…» Того, кто размахивал алебардой, Песцов в лихом пируэте приласкал поперёк хребта опять же лопаткой. «Хотя, если глянуть в корень, лучше перегнуть палку, чем остаться без оной…»
Надежда Константиновна ждала за воротами, и он сразу побежал их отворять. Побежал уже обычным человеком, ничего не видящим за гранью своих шор. Хлопотное это дело, катание камней мироздания. Энергии сжирает столько — офонареть…
Надежда Константиновна вошла сразу, едва отошёл засов, быстро глянула, повернулась к Песцову:
— Ну ты и орёл, касатик. Отработал…
На мгновение Песцову почудилась в ней какая-то внутренняя борьба, но только на мгновение.
— Молодец, — окончательно одобрила она.
Сбросила рюкзачок и вытащила парикмахерского вида флакончик с резиновой грушей-пульверизатором. Подошла, примерилась и принялась орошать караульщиков.
Песцов, собравшийся было снять шлем, враз передумал. И секунду спустя понял, что очень правильно поступил.
Флакончик содержал в себе далеко не «Красную Москву» и не «Шипр». Бренные останки супостатов вдруг задымились, вспыхнули, начали оплавляться, как воск, и на глазах превратились в прах. Кости не кости, тряпьё не тряпьё — реакция была вулканическая. Миг, и не осталось ничего, кроме пятнышка почерневшей земли. Лом, топор и лопата лежали на нём, словно брошенные сто лет назад, — такой слой ржавчины их теперь покрывал.
— Отличное средство, доложу я тебе, голубь, канализацию прочищать, — хмыкнула Надежда Константиновна, взвесила флакончик на руке и двинулась к собачьей будке. — Кобеля жалко. Знатный был кобель…
Снова повалил дым, из ромбического отверстия дохнуло смрадным пламенем и завоняло так, что учуял даже Песцов — не спасли ни шлем, ни правильное забрало. Когда же пламя утихомирилось, выяснилось, что Надежда Константиновна имела к будке особенный интерес.
Под её руками «скворечник» легко сошёл с места, и обнаружился люк. Круглый, чугунный, утопленный в бетон.
«Вот она, канализация, — понял Песцов. — Которую прочищать собрались…»
— Ну всё, голубь, лети, подождёшь в машине, — распорядилась старуха. — Думаю, минут за десять управлюсь. И ты уж смотри там, не озоруй, без меня не уезжай. Сейчас с попутчиками скверно.
Похоже, перспектива ворочать чугунную крышку её ничуть не смущала.
«Пуп надорвёшь, дура старая…» — мысленно пожалел её Песцов, вслух же ничего не сказал, покладисто кивнул — дескать, всё понял, мэм, отчаливаю, мэм.
«Пуп надорвёшь, дура старая…» — мысленно пожалел её Песцов, вслух же ничего не сказал, покладисто кивнул — дескать, всё понял, мэм, отчаливаю, мэм. Снял шлем, поправил арбалет и двинулся к воротам, и перспектива гололедицы на обратном пути опять стала делаться для него актуальной.
Однако судьбе было угодно, чтобы до машины Песцов не дошёл. Ему послышался некий звук за спиной. То ли короткий вскрик, то ли сдавленный стон… то ли вообще показалось…
Имей он привычку хоть что-нибудь пропускать мимо ушей, он бы давным-давно пересел из цинкового гроба прямо на облачко.
Он и сейчас не стал списывать якобы услышанное на глюки, а для чего-то подмигнул луне, повернулся и пошёл назад, к бывшему санаторию. Излишней бдительности, как известно, не бывает. И на старуху, опять-таки, случается проруха… На территории всё было по-прежнему — мертвецки спокойно. Ни шума, ни крика, ни резкого движения. Всё те же заржавленные качели, незапертый — дверь настежь, — уже необитаемый блок, топор, лом, лопата… и основательно сдвинутая со штатного места собачья конура.
— Эй, — подошёл Песцов поближе к зияющему отверстию, — Надежда свет-Константиновна, ау? Мадам Крупская, вы как там?
Не дождавшись из глубины никакого ответа, надел шлем, включил лампочку и, уже не мешкая, полез внутрь. Спускаться пришлось по скобам, вмурованным в бетон, правда, спуск оказался недолгим. Насчитав всего пару десятков скоб, Песцов разжал руки, приземлился и оглядел весьма безрадостную картину. Надежда Константиновна лежала на полу и судорожно хватала губами воздух.
Она очень нехорошо дрожала всем телом, изо рта тёмной струйкой текла кровь, из-под рук, прижатых к груди, тоже сочилась влага, липкая, пенящаяся, только почему-то не красная, а иссиня-чёрная. Дополнял картину сейф. Маленький, устроенный в стене, из полуоткрытого нутра торчало хитрое, явно телескопическое жало.
И на острие его пенилась, застывая, багрово-чёрная масса…
— Опаньки. — Песцов подошёл поближе, прищурился на лезвие, понюхал, поцокал языком, вздохнул. — Вот это да.
Старуха полезла в сейф, не подумала о ловушке и напоролась на остриё. Как пить дать, отравленное. Со всеми последствиями, как втекающими, так и вытекающими. И с весьма запланированным исходом.
Если на здравую голову, то дальнейших вариантов могло быть два. Первый: повернуться и уйти. Второй: опять же уйти, вколов на прощание иголку «блаженной смерти», чтобы не мучилась. Но это на здравую голову, Песцов же в тот момент действовал, а не думал и о здравомыслии отнюдь не печалился. Он кинулся к старухе, вколол обезболивающее, похлопал по щеке: