— Приятно познакомиться, — сказал он. — Постараюсь ответить…
«А ведь нормальная тётка. Без этой их… вседозволенности, дескать, захочу и судьбу твою сломаю как прутик. Бывают, оказывается, и такие…»
— Скажите, Василий Петрович, — спросила она, — есть у вас враги, недоброжелатели, завистники, может быть, соседи, кто бы решился сыграть такую вот злую шутку?
— Шутку?.. — не понял Наливайко.
— Ну да, шутку, — кивнула полковница. — Взрывотехники говорят, что это муляж, кусок мыла. Хозяйственного, шестидесятипятипроцентного. [116]
— Во дают, — с облегчением засмеялся Наливайко. — Даже мыла нормального [117] пожалели…
— Василий Петрович, — улыбнулась полковница.
Улыбнулась, призывая к серьёзности, мягко и как-то так, что Наливайко сразу понял: она успела ознакомиться со сложными извивами его биографии и спрашивала не «от фонаря». Она уверенно знала: уж чего хорошего, а врагов он успел себе нажить предостаточно. Быть может, учуяла даже аромат академического трупа, пронизавшего эфир над «Уазиком».
— Враги… Что ж за человек без врагов, — задумался Наливайко. — Нет, грех брать на душу не стану… Может, мальчишки играли… телевизора насмотрелись…
— Ладно, — усмехнулась полковница. — А как вам мысль о том, что это работа Козодоева? Ну, решил старший прапорщик отыграться, насолить, нервы вам потрепать… после звонка-то Николаю Фёдоровичу… Заодно бдительность проявить… Что скажете?..
— А откуда вы знаете? Насчёт Николая Фёдоровича? — удивился Наливайко, запоздало прикусил язык и всё же не удержался, спросил: — А кто он такой?
— Да так, есть один… — Наливайко показалось что она проглотила «пока ещё», — влиятельный дядечка. Только речь сейчас не о нём. Как по-вашему, мог Козодоев нагадить или не мог?
— Ну, не знаю, думаю, не мог, — не стал брать грех на душу Василий Петрович. — Он… простите великодушно, копилка в погонах, мздоимец, а тут соображать всё-таки надо, тонкость иметь…
— Ладно, мы с ним ещё поработаем, — пообещала полковница. Подала на прощание маленькую крепкую руку и, забрав несчастного Козодоева, укатила на пернатой «Волге».
— Знаешь, Вася, никакой это не Козодоев, не соседи, не доброжелатели, не враги, — веско заметил Фраерман, когда сели допивать армянский коньяк на воде Потопа. — Это тебе звонок. Первый. Чтобы не высовывался, чтобы не гнал волну. Вот скажи, тебя со службы за что попросили? За что-нибудь хорошее?
— Ну конечно за хорошее, — сразу повеселел Наливайко. — Понимаешь, мы с профессором Макгирсом из Принстона разработали новую концепцию пространственно-временного континуума. Собственно, не то чтобы новую, об эфире как универсальной мировой среде говорил ещё великий Тесла. А до него — древние типа Платона, Зенона, Анаксагора… В общем, неплохая компания. Однако институт наш финансируется Международным фондом имени Саймона Зильберкройца, который против эфира… как бы сказать… решительно возражал.
Ну и… Дальше, Мотя, неинтересно, это уже не наука. Давай, что ли, выпьем…
— Как это не интересно? Вот бы ещё понять, кому твоя модерновая концепция костью в горле застряла. И почему, — покачал головой Фраерман. — И проволочку тебе натянули, чтобы ты думал не об эфире, а о пластиде. И это, Вася, лютики-цветочки, а пчёлки ещё прилетят. Вот тогда и ягодки будут… Так что, знаешь, брат… валить тебе надо, вот что. Лечь на дно, с глаз долой, из сердца вон. Хотя бы на время. Вместе с этой твоей теорией века.
Говорил Фраерман спокойно, с ухмылочкой, но в глазах светилась тревога.
— Да ну тебя, Мотя, вечно тебе что-то мерещится, особенно после рюмочки… — Наливайко налил, залпом выпил, выдохнул, потянулся к окорёнку с икрой. — А потом, легко сказать — вали. Куда, с моими-то допусками? Я ж до гроба невыездной. Да и на какие шиши…
— А давай-ка, брат, со мной на периферию, — тихо, с надеждой в голосе поманил Фраерман. — В Пещёрку. Во где тебя ни с каких спутников не засекут! Опять же гуманизм-патриотизм, высокая идея, «Никто не забыт…» Поехали, а? Чтоб тебя на время забыли…
Насчёт патриотизма и высокой идеи это были не пустые слова. Два года назад под праздник Победы Фраерман на базе интерната для трудных детей организовал летний поисковый отряд «Ночной таран». С официальной целью — вернуть из небытия оставшихся без погребения воинов, восстановить честные имена. Оборотная сторона медали подразумевала имидж, пиар, рекламу как двигатель торговли… Название отряда объяснялось просто. Дедушка Матвея Иосифовича, младший лейтенант Фраерман, совершил в небе над Пещёрским районом ночной таран… и сделался в итоге одним из тех, к кому отношение лишь недавно стало стопроцентно трагическим, без тени былых подозрений, — пропавшим без вести. Так вот, Фраерман-внук хотел отыскать «ястребок» деда, восстановить и поставить, как памятник, на заранее облюбованном месте.
А ещё — сложен путь человеческий — имелась у Матвея Иосифовича доставшаяся по случаю карта. Очень старая, драная и потёртая, зато обещавшая вывести на немецкий законсервированный склад. А в складе том — не консервы, не солярка, даже не оружие. Судя по записям на полях, под землёй хранилась чуть ли не Янтарная комната; по крайней мере предметов роскоши, антиквариата и искусства, награбленных фашистами из коллекций и музеев, обещалось немерено. Карта, правда, в силу ветхости допускала весьма различные толкования, так что вожделенный фашистский клад в руки уже третий год не давался. Ну да ничего, Матвею Иосифовичу упорства было не занимать…