И вот уже замолчал Неделин, рухнул, вытянулся в пыли, пуля попала ему точно в глаз…
«Чёрт», — глянул Песцов на трассёры, летящие к душманам, [37] вытащил из «лифчика» [38] полный магазин, начал было перезаряжать АКС… и в этот миг за спиной полыхнуло — взорвалась барбухайка, вознося мёртвых воинов в рай.
Страшная сила подхватила Песцова и упруго толкнула его в пропасть. Крича от боли в руке, цепляясь за камни и кусты, он заскользил вниз, ободрал в кровь пальцы и с удивлением понял, что ещё жив. Ноги, повинуясь инстинкту, понесли его по берегу речки, а сверху, разрываясь фонтанами осколков, уже летела ребристая смерть — эргэшки. [39] От пронзительной боли в бедре Семён вдруг споткнулся, сбавил ход, зарычал и приготовился падать, но чьи-то сильные руки подхватили его и поволокли дальше.
— Ходу, старлей, ходу, хрен им, не возьмут.
Это был сержант Краев — страшный, весь в крови, потерявший блатную кепку, но зато — на своих двоих.
— Наших видел? — оглушительно, не слыша собственного голоса, проорал ему в ухо Песцов.
— Не-а, — мотнул кровавым чубом Краев, и тут они увидели Шестакова.
В глазах ефрейтора отражалось небо.
Сержант приложил к его шее руку, бережно закрыл убитому глаза и, не давая Песцову опуститься на землю, поволок его дальше: под защиту лесистого склона, в заросли карагача, через звенящую речку, под сень тополей. На окраину большого, утопающего в зелени кишлака. Здесь Песцов, переживая за свой новый комбез, распорол штаны, осмотрел рану, выругался:
— Фигня, сквозная, а как саднит… — Скрежеща зубами, перевязал, опять отшвырнул мысль о промедоле, посмотрел с кривой ухмылкой на Краева. — Ты, сержант, родом-то откуда? Я из Сибири…
— А я из колыбели трех революций. — Краев снял с пояса флягу, взвесил на руке, протянул Песцову. — Вот вернусь домой, рвану через дорогу в пельменную и возьму двойную с перцем и с сыром… Нет, пожалуй, тройную. И салат из огурцов. Водочки ещё, конечно, граммов двести пятьдесят. Ну а потом — по бабам…
— Да, пельменей бы хорошо… жареных… — Сдерживая себя, Песцов экономно отпил, облизал губы, возвратил флягу Краеву. — А потом, ясный перец, по бабам.
Только сейчас он сообразил, что с сержантом они почти одногодки, — тому было явно за двадцать. И Семён не удержался, спросил:
— Что же это ты, Краев, не со своим-то призывом?..
— А потому, что мудак, — усмехнулся тот, отпил и стал устраивать на ремень опустевшую флягу. — Мало что гражданин, так ещё и студент. Теперь уже небось вечный…
Передыхать-то они передыхали, курили, перебрасывались на ничего не значащие темы, но понимали со всей отчётливостью — скоро станет не до разговоров. Воды нема, патроны на исходе, а главное, душманы на хвосте. И уж они добычи не упустят. Пойдут по следу, пересчитают мёртвых, вынюхают кровь, дадут знать своим. Выследят, наступят на пятки, доберутся до горла.
— Ну-кася… — Песцов в который раз вытащил карту, глянул и скривился сильней, чем от боли. — Ну и влипли. Кишлаки аж на сорок вёрст сплошной цепью. А дальше первого нам не уйти, с моей-то ногой… Какие мысли будут, сержант?
— Нормальные герои всегда идут в обход, — пожал плечами Краев. — А хорошая мысля приходит опосля. Может, нам с духов взять пример и под землю уйти? Пусть ищут хоть с собаками, всяко хуже не будет. Да и водички попьём…
— А что, это мысль, в кяризы [40] забуриться, — сразу встрепенулся Песцов, и глаза его засветились надеждой. — Надеюсь, наши здесь ещё не поработали.
— Да не, вон какие джунгли, [41] — сплюнул в сторону кишлака сержант, отвернулся отлить и непроизвольно пригнулся, с яростью прошептав: — Идут, суки, мать их… Эх, «Утес» [42] бы сюда.
— Надеюсь, наши здесь ещё не поработали.
— Да не, вон какие джунгли, [41] — сплюнул в сторону кишлака сержант, отвернулся отлить и непроизвольно пригнулся, с яростью прошептав: — Идут, суки, мать их… Эх, «Утес» [42] бы сюда.
— Такую твою мать! — Песцов вытащил бинокль, обнаружил разбитый окуляр, посмотрел, прищурившись, как в подзорную трубу, пожевал губами, отбросил сигарету. — Вперёд.
Увиденное ему очень не понравилось. Душманы уже были в кустарнике на той стороне реки, выдвигались уверенно, действительно как охотники, преследующие дичь, а один, видимо главный, общался с кем-то по «воки-токи». [43] Интересно, так его растак, с кем. Впрочем, долго занимать извилины увиденным он не стал — душманы ещё были далеко, а окружающие реалии вот они, рядом. Пыльная дорога, ленивый арык, мутная вода пополам с мусором… Пара аборигенов в халатах, в чалмах, в огромных галошах на босу ногу. Следом вереница женщин с лицами, замотанными до глаз. Стайка грязнущих поджарых бачат, оборванных, юрких, мал мала меньше. Только это были не те улыбающиеся бачата, кричащие: «Эй, шурави, чарс [44] хочешь?» Зыркнули по-звериному, ощерились и дружно, словно по команде, пропали. Не иначе побежали к своим душманам-родителям с докладом…
— Да, наши точно здесь не работали, — сделал вывод Песцов, когда они с оглядочкой пошли вдоль неприступных дувалов. [45]
За ними росли груши, гранаты, черешни, стояли шелковичные деревья, зеленел орешник, вился виноград…