— Еще раз говорю — не лезь, — мрачно глянул генерал, засопел и ударил по больному: — Глеба вспомни. Вспомнила? А теперь иди.
И Варенцова пошла. К себе в отдел. Атмосфера там была конкретно похоронная — у плохих вестей очень длинные ноги. Никто в глаза начальнице не смотрел. Кто пялился в пол, кто в бумаги, а кто в ближайшее будущее. Стоит ли, как Паша Наговицын, получать пулю в живот, чтобы потом какая-то сволочь из суда одним росчерком поставила жирный крест на всём, за что ты погиб? Осталось ли у богоспасаемого отечества хоть что-то святое?.. И что есть отечество? Берёзка в поле и туман над Невой — или чья-то жадность в макияже патриотических лозунгов?.. Чему служим, ребята?..
— Петенька, зайди, — вызвала Оксана в свой кабинет Седова. — Значит, так, слушай меня внимательно. Есть у городской Фемиды служитель один, некий Николай Васильевич Клюев… Что, наслышан? Полностью в курсе? Ну, значит, мы друг друга поняли. В общем, я хочу знать об этом Николае Васильевиче всё, вплоть до того, как часто он меняет носки. Он мне нужен даже не голый — вывернутый наизнанку… Ты, Петр Борисович, меня ясно понял?
Последнюю фразу Варенцова произнесла тихо, но так зловеще, что у Пети мурашки пробежали по спине. Пантера собиралась выпустить когти. Он подготовит ей трамплин для прыжка…
И в который раз останется в стороне…
— Куда уж, Оксана Викторовна, ясней-то, — поднялся Седов.
— Разрешите выполнять?
— Выполняйте, — посмотрела ему в спину Варенцова, достала телефон и набрала номер Толи Воробьёва. — Анатолий Дмитриевич, привет. Что, по голосу узнал? И рад?.. Я тоже… Хотя вообще-то радоваться особо нечему. Паша Наговицын погиб. Да, скоро девять дней. Нет, лучше не по телефону. Да, давай. Да, знаю. Хорошо, буду через час. Ну всё. До встречи. Пока.
Слышимость по мобильной сети нынче хрустальная, не то что по городской, и Оксана явственно расслышала, как заскрипел зубами Воробьёв. Ещё бы, они с Наговицыным когда-то были напарниками. А за напарников не только американские полисмены встают на дыбы. Не всё кругом продаётся и покупается. Есть и святое…
Краев. Кочан с корешками
— Хм, давление в норме, рефлексы тоже… — Васька Гусев подмигнул Краеву, сел и принялся заполнять историю болезни. — Ну а дальше будем смотреть.
Ох, течёт время. В школе, помнится, Васька был тощим, вечно взъерошенным обормотом, двоечником и разгильдяем, бедой учителей. Он и сейчас не особенно растолстел, но в коридоре персонал в белых халатах вытягивался перед ним в струнку. Кому, стало быть, Васька, а кому — Василий Владимирович… А вот голова полысела. Наверное, от избытка ума. На сей счёт, кстати, без шуток. Где интенсивный мыслительный процесс, там усиленное кровоснабжение, а с ним и повышенный теплообмен…
— Ну что, с Богом. — Гусев поднялся, коротко вздохнул, сунул ручку в нагрудный карман халата. — Посмотрим на эмэртэ, [83] отчего это твой кочан безобразничает.
Ручка у него была роскошная — «Паркер», не иначе подарок благодарного клиента. А халат — безупречно отглаженный, зеленоватого, хирургического оттенка.
Томограф находился на первом этаже, в удивительно уютном, вовсе не пугающе медицинском помещении. И присматривала за ним миловидная, круглолицая дама, чем-то похожая на добрую воспитательницу из детского сада.
— Зинуля Викторовна, это мы, — бодро сказал ей Гусев. — Помните, я настоящего живого писателя обещал к вам привести? — Дама расцвела, во все глаза разглядывая настоящего живого писателя, а Васька деловито повернулся к Краеву. — У нас, брат, здесь порядок, как в аэропорту: всё железо долой, мобильник выключить, часы снять. Обувь тоже снимай и давай ложись вот сюда. На спинку!
Оставшись в одних носках, Краев осторожно шагнул за матовую стеклянную перегородку. Устроился на удобном анатомическом ложе и, слегка робея, приготовился отдаться в объятия томографа. Помнится, в каком-то классе у них был в одном из учебников, кажется по физике, параграф о мирном использовании атома. И картинки при нём. В частности, рисунок человека, лежащего под массивным аппаратом для рентгеновского просвечивания. Так вот, балбес Васька, Олежкин сосед по парте, немедленно дополнил рисунок здоровенным сверлом, нацеленным из аппарата прямо в пузо больному… Почему-то Краеву часто вспоминался этот рисунок, и вот… «Не думал, не гадал он, никак не ожидал он…»
Щёлкнула закрываемая дверь, Зинуля Викторовна нажала клавиши, на голову Краева надвинулось что-то хитрое, массивное, негромко урчащее. Процесс пошёл — ядерный магнитный резонанс принялся считывать из писательских мозгов ещё не придуманные сюжеты. Краев лежал и вспоминал, как они с Гусевым были влюблены в первую красавицу класса. Дрались в кровь, гнусно домогались, приглашали в кино и кафе-мороженое. Ленке было не до сопляков — она была влюблена в учителя физкультуры. Десять лет спустя Краев увидел её на вечере выпускников. Двойной подбородок, аляпистый макияж и третий развод…
Наконец урчание стихло, зажглась зелёная лампочка, Краев с облегчением поднялся, надел туфли.
Ленке было не до сопляков — она была влюблена в учителя физкультуры. Десять лет спустя Краев увидел её на вечере выпускников. Двойной подбородок, аляпистый макияж и третий развод…
Наконец урчание стихло, зажглась зелёная лампочка, Краев с облегчением поднялся, надел туфли. Снова щёлкнула дверь, появился Васька с помощницей.