«Хорошо, госпожа, — ответил он ей. — Я найду твои монеты, но в награду ты отдашь мне те, что открывают калитку в Миургию. Пять неразменных нечеканных пантаклей…»
«Ладно, быть по сему, — закусила губы от досады Миург. — Будешь в Миургии желанным гостем!»
И выпустил Гаумахта сонмище змей, и обшарили они все пространства песков, и нашли все монеты из ожерелья Миург. И каждый получил своё: владычица снов — чудесное монисто, сметливый Гаумахта — дорогу в рай, а коварный Зирдаспа, посягнувший на святое, — бронзовый, обоюдоострый отравленный кинжал. И настала гармония. Однако ненадолго. Алчный персидский царь Камбиз прослышал о сокровище Гаумахты и надумал им завладеть. А поскольку магическая сила Гаумахты была хорошо известна, Камбиз решил не рисковать, пришёл с войском. Пятьдесят тысяч крепких, хорошо вооружённых воинов под его началом двинулись к оазису Сива, рядом с которым располагался храм и святилище Гаумахты. Дорога была трудна — через дюны Абу-Мохарик к оазису Дахла, затем к колодцу Абу-Мунгар, от которого до оазиса Сива ещё неделя пути. Колонна вооружённых людей растянулась на несколько километров, вздымалась густая пыль, звенело оружие, распугивая животных и змей… Скоро Гаумахта прознал о нашествии и подготовился к встрече.
На третий день пути от колодца Абу-Мунгар вся армия Камбиза стала отчаянно зевать. Сонливость словно облаком окутала воинов, люди внезапно обессилели, утратили волю. «Прилягте, закройте глаза, — напевал в уши сладостный голос, — ни о чем не думайте, не вспоминайте. В мире нет ничего, только сон, сон, сон…» Это был голос Миург.
И вот вся армия улеглась и захрапела, и тогда появились змеи, мириады ядовитых змей, и сделали сон пришельцев ещё глубже. Когда же змеи уползли, солнце закрыла туча, день превратился в ночь и началась песчаная буря. Ветер с погребальным воем замёл все следы, укрыл мёртвых песчаным, не знающим износу одеялом. Какая там армия, какой там поход, какой там властитель Камбиз. Песок…
Много пролетело лет. И люди забыли Миург, ушёл — уж не в Миургию ли? — Гаумахта, сгинуло в песках заброшенное святилище. Только о волшебных монетах, открывающих двери в Миургию, кое-кто не забыл. В шестидесятые годы просвещённого девятнадцатого века поисками храма Гаумахты занимался немецкий авантюрист Герхард Рольфс, ещё через семьдесят лет эстафету подхватил его соотечественник Иоахим Эш, работавший на великую Германию. А когда в начале сороковых в пустынях Западного Египта и Восточной Ливии происходили сражения между итало-германскими войсками и британскими соединениями, при штабе Роммеля вовсю работали специалисты из Аненербе. А ещё позже, в годы строительства Асуанской плотины, по пустыням рыскала геодезическая экспедиция, возглавляемая полковником КГБ под псевдонимом «Светлов». Да только напрасно — сокровища Гаумахты как в воду канули. Точнее, в песок…
«Ну да, а какой-то там доктор Чартоев взял и нашёл», — отложила книгу Варенцова, коротко зевнула и отправилась в постель.
Тишка через некоторое время всё же проснулся, притопал и устроился у неё на ногах…
Америка. Под подолом Свободы
С Атлантики дул ветер, разводил волну, белые гребешки шуршали о камни острова Свободы. Серое небо хмурилось, похоже, собирался дождь. Будь факел в руке богини настоящим, тучи давно бы его затушили.
Однако холодный ветер и сырость отнюдь не отпугнули туристов, прибывших к причалу на экскурсионном пароме. После событий 11 сентября особо выбирать не приходится, — пустили полюбопытствовать, на том и спасибо. К Свободе теперь можно только по пропускам. Думаете, зря в каждом боевике финальное сражение разворачивается непременно у исторической статуи? Дыма ведь без огня не бывает…
Народу на пароме было не так уж и много. Первым на берег сошёл путешественник, представившийся Краеву как Федот Панафидин. Только на этот раз никаких кейсов, сказочных прикидов и подавно бриллиантов. Джинсики, курточка, вязаная шапочка и кроссовки. В общем, Федот был совершенно не тот. Рядом с ним переваливался с ноги на ногу тучный азиат, то ли из-за фигуры, то ли из-за сморщенного лица очень напоминавший печёное яблоко. Причём яблоко, судя по глазам, оценивающим и злым, — червивое, изъеденное изнутри. Шли они неспешно, поглядывали по сторонам и секретности ради беседовали на диалекте полинезийского племени, вымершего из-за ядерных испытаний на Муруроа.
— Чёртова погода, чёртов ветер, чёртовы шпионские игры, — мрачно говорил Панафидин, ёжась и сплёвывая сквозь зубы. — Что, другого места было не найти? А, многоуважаемый партнёр? И ещё чёртов насморк…
— Дорогой партнёр, это не ко мне, — чинно отвечал Азиат и каждый раз кланялся, отчего временами становился похож на китайского болванчика. — Я всего лишь маяк, связующее звено. Курьер новый, в лицо вас не знает, а вся эта игра в пароли так ненадежна…
— О-хо-хо-хо-хо-хо, — посмотрел Панафидин на статую, на могучий постамент, вздохнул. — Вот ведь куда ни кинь взгляд — они. Они. Всюду еврейский след. Я поднимаю факел у золотых ворот… Тьфу! [75]
— О, что-то вы сегодня в пессимизме, дорогой партнёр, — улыбнулся Азиат.
Вытащил из кармана карамельку, сунул в рот. — Не нравится статуя, посмотрите на Манхэттен. Вспомните, как хорошо было там без этих дурацких небоскрёбов. Травка, олени, цветочки, резвые индейские девушки. Без всякого там нижнего белья… и глупых предрассудков…
— Давайте-ка, дорогой коллега, сменим тему, не до баб, — окончательно помрачнел Панафидин.