Третья машина, голубая «Нива», дожидалась его на парковке у нового «Максидома». Вырулив на свободную в этот час Кольцевую, Песцов прибавил газу и начал было размышлять о макаронах по-флорентийски (с сыром, анчоусами, гренками, ветчиной, в томатно-оливковом соусе… ох…), а также о щах с потрошками и томлёной картошке с хрустящими «Охотничьими» колбасками, которые подавали в «Русском дворе»…
Полёт его гастрономических фантазий был прерван звонком. Прорезалась Надежда Константиновна.
— Ты, касатик, где? — осведомилась она. — А, хорошо, ладно, молодец. Поворачивай оглобли направо, там после метро сквер. Напротив сортира стопори, подойду через пять минут. Ну всё, давай, голубь мира, лети.
Песцов содрогнулся, поняв, что аппетит у него отшибёт всерьёз и надолго, непроизвольным движением заранее включил вентилятор… и поехал, как велели, к сортиру.
Надежда свет-Константиновна была уже на месте. Во всей красе и несравненном благоухании. На самом деле умом Песцов уже понимал, что и вонь, и манеры, и жуткий гардероб являли собой не более чем камуфляж. Защитную окраску. Иногда он ощущал позывы праздного любопытства — какая ты на самом деле, вот что интересно бы знать?.. — однако по большей части ему хотелось забыть о говённо-могильной старухе и никогда больше не вспоминать, и нынешний момент исключением не был.
Вот Надежда Константиновна залезла в машину, стукнула палкой, поправила шляпку и этак по-матерински уставилась на Песцова:
— И-и, как ты, касатик, осунулся, с лица спал. Всё в трудах да заботах. На-кась, голубь, поклюй хлебушка, съешь-ка ты пирожок. С требухою да с ливером, я бедным пекла… — И она взялась было за котомочку, брезентовую, истёртую, напоминающую солдатский грязненький сидор. — Щец, да с потрошками, уж ты извиняй, не варила…
Излишней брезгливостью Песцов не страдал никогда, но при мысли о щах с пирожками из её рук ему захотелось выскочить из машины и блевануть — не в сортире, потому что до туда ещё надо было успеть добежать, — а за ближайшим кустом.
— Благодарствую, — ответил он деревянным голосом. — Сыт. И вообще, пост держу.
— Ну, касатик, как знаешь. — Старуха усмехнулась. — С тобой говеть не собираюсь. Потому как организму требуется белок. Работа вскорости предстоит адова — в домик-пряник идём во вторник, на следующей неделе. Так что, касатик, бросай свой пост и берись за ум. Точнее, за макароны заморские, в соусе, да за колбаски «Охотничьи». Готовься давай, какой стол, такая и музыка. А я пойду пироги детям отдам…
Тут она вдруг подмигнула — настолько не по-старушечьи, что Песцов вздрогнул. Вышла и, распугивая прохожих, двинулась к метро. Семён опустил в машине оба окна, натянул на уши воротник свитера и поехал дальше, надеясь, что запах подвала с крысами не успел навсегда впитаться в сиденье. Готовиться — значит, готовиться. И дело было не только в белках.
Варенцова. Плохие известия
— Ну всё, товарищи офицеры, все свободны, — отпустил начальников отделов генерал. Коротко вздохнул и посмотрел на Варенцову. — А вас, товарищ полковник, попрошу остаться.
— А вас, товарищ полковник, попрошу остаться. — Подождал, пока все выйдут, снял очки, подышал на стёкла, начал драить замшей. — Плохие новости, Оксана. Судья Клюев изменил Брянцеву меру пресечения. Отпустил под залог. Ещё вчера…
— Что? — не поняла Оксана. — Как изменил?
— Как-как. Как обычно, — усмехнулся генерал. — Согласно ходатайству защитничков, своим мотивированным постановлением. Судья он, блин, или не судья?.. Брянцев у нас, оказывается, тяжело болен, социально не опасен и помешать установлению истины или продолжать преступную деятельность не в состоянии. Совсем плох. Только вот бегает хорошо. Во всяком случае, по месту регистрации его уже нет. Кто бы сомневался…
— Вот пидор в мантии, — не удержалась Варенцова. — Олег, это ж что ж такое делается-то, а?
Генерал промолчал, хотя ругаться стоило — и по-чёрному, и по-матерному, и во весь голос. Мало того что майор Наговицын погиб, скотина Панафидин ушёл и операция фактически провалилась, так судья ещё и отпустил единственную зацепку — задержанного Брянцева, курьера-связника. И к гадалке не ходи, по указке из державного высока. Ведь красная ртуть — это вам не хухры-мухры. Стратегический секрет нашей родины. А там, где государственные тайны, там крутятся ой-ой-ой какие деньжищи…
— Ты, Оксана, у меня вообще-то смотри, — генерал помолчал, кашлянул, — не наломай дров. Я ведь тебя знаю… Судейский-то этот, верно, не сам по себе, равно как и Панафидин. Плетью обуха не перешибёшь. Наговицына самому до слёз жалко, славный был парень… Эх, блин, скорей бы…
Эту загадочную фразу Варенцова расшифровала без труда, ибо отлично знала светлую генеральскую мечту: не дожидаясь повышения, выйти в отставку, засесть на девяти сотках в Орехове и никогда не включать ни телевизор, ни радио. Слушать только птичек на ветках и дождь по крыше. Ставить в печку чугунки, а газеты использовать исключительно на растопку… А не пошло бы всё к ядрёне маме? Прилетит астероид, так узнаем и без газет…
— Понятно, товарищ генерал. Есть не наломать дров. — Варенцова поднялась. — Разрешите идти?