— «Эта кратко изложенная концепция, созданная в соавторстве с моим другом и единомышленником доктором Наливайко (Россия), лишний раз подтверждает, что теория С. Зильберкройца является лишь одной из множества шпал на тернистой дороге, ведущей нас к истине. Действительный член Британской академии наук профессор Эндрю Макгирс, Принстонский университет»…
— А ещё — французской, германской, канадской, швейцарской и так далее, — кивнул Наливайко. — Дальше-то что, Дарий Борисович?
— А ещё — анархист и Герострат от науки, — начал терять терпение академик. — Параллельные миры! С ума сойти можно!.. Вы с ним там машину времени ещё не изобрели? С подзарядкой от вечного двигателя?
— Ну, академии Франции, Англии, Италии и прочая Геростратом его почему-то не считают, — пожал плечами Наливайко. — Знаете, я пацаном был, соседи вернулись из эвакуации, из Узбекистана, дедушка у них не очень уже понимал, что к чему, всё порывался пойти в сад: «Урюка нарву». Какой урюк, какое что?.. Внуки его на лавке придерживать, а моя бабушка однажды возьми и скажи: «Да пусть его… может, правда нарвёт!»
Шутка не получилась.
— Вы что, действительно не понимаете, что к чему? — мрачно перешёл на «вы» академик.
— Действительно не понимаю, — ответил Наливайко. — От меня-то что по данному поводу требуется?
— Опровержение. — И «Дар Ветер» тоже посмотрел на портрет физика Зильберкройца. — Отмежевание. Пусть ваш Макгирс что угодно шпалами на пути объявляет, но — без нас. То есть без вас. Вы понимаете?
— Не понимаю, — повторил Наливайко. — В смысле, не понимаю зачем. Неужели вы хотите сказать, что фонд Зильберкройца только жополизам деньги даёт?
— Ну что ж. — Академик положил журнал на стол и припечатал его обеими ладонями. — В таком случае, на основании сегодняшнего приказа ваша лаборатория, господин Наливайко, становится структурной частью сектора «Дельта», возглавляемого членом-корреспондентом Кацем, а ваша должность согласно новому штатному расписанию аннулируется.
Так что попрошу вас начинать сдавать дела. Прямо сейчас.
Краев. Уходя — уходи!
С утра ему зверски, до спазмов в животе, захотелось есть. Он сварил себе пельменей, отрезал от упаковки таблеточку, сунул её в нагрудный карман и пошёл тратить деньги. Купил вместительную сумку на колёсиках, серьёзные фирменные кроссовки, спортивный костюм и — давно облизывался, но было вроде незачем — хороший нож с булатным узором на лезвии. Ехать предстояло в лес, а в лесу без ножа мужик не мужик!
Потом Краев отсидел очередь к нотариусу, составил несколько бумаг (немало изумивших видавшего виды юриста), положил денег на свой «Мегафон» (платёжный автомат, вероятно, изумился не меньше нотариуса, но, будучи автоматом, виду не показал), купил у тётки в ларьке два здоровых короба от «Мальборо» — и отправился домой собираться.
А что нищему собираться? Только подпоясаться. В одну коробку полетела ненужная одежда из шкафа, в другую — всякие там записи, в основном на дисках разной степени древности. Три жестянки с доисторическим домашним кино, тем самым, так и не оцифрованным…
Первую коробку Краев отнёс на помойку, сердце малость заёкало от необратимого расставания со знакомыми вещами, но он не дал воли чувствам, запретил себе воображать, как этот вот свитер с красной полоской, купленный ещё мамой, станет валяться здесь под дождём, как в потёмках развернут его чужие жадные руки… Нет уж, уходя — уходи. Жги с концами мосты. Прошлое, оно в душе, там, где кубики и продранные коленки. А старое барахло — всего лишь старое барахло.
Так, в хозяйственной суете, он провёл всю первую половину дня, дождался Рубена и испортил ему аппетит:
— Погоди жрать, Суреныч, поговорить надо… Если коротко, то я уезжаю и уже не вернусь. Сейчас, — он посмотрел на часы, — приедет нотариус и решит вопрос с моей комнатой. Вот… Тома-джан, это чем опять у тебя вкусно так пахнет?
«Ну не артист я устного жанра. Писать вроде ещё кое-как получается, а говорить…»
— Ты слышала?.. — Рубен посмотрел на жену и как-то сразу осунулся.
— Господи, Олег, — опустилась на табуретку Тамара…
В это время прозвенел звонок и явился, как и обещал, нотариус. По-деловому зашуршал документами, вытащил подготовленную доверенность, и Краев, вновь чуточку оробев от необратимости происходящего, спалил ещё один мост.
— Вот, ребята… комната теперь ваша, — закрывая за нотариусом дверь, несколько осипшим голосом выдавил он. — Только мамин портрет просьба не шевелить, если можно. И коробочку поберегите где-нибудь в уголке… мало ли что…
Последняя фраза определённо была продиктована малодушием. «Всё-таки оставляю лазейку… — И пронеслось: — А вдруг случится чудо и я выживу? Тогда что? — Ответ нашёлся сразу и сам собой: — Да и плевать, пропаду, что ли?..»
Рубен, спасибо ему, не стал впадать в дурацкие сантименты, ахать, охать и выпытывать, куда, зачем и что такое случилось. И в приторных благодарностях рассыпаться не стал… Только взял Краева за плечо, и рука оказалась до того тяжёлой, а пожатие — до того неожиданно крепким, что у Краева шевельнулись смутные воспоминания, почему-то о сложной, осмысленной, но непонятной татуировке, но в это время Рубен спросил: