Человек в красном плаще откинул капюшон, ухмыльнулся и погладил свисавший с пояса широкий клинок.
— Палачу дозволено убивать, сударыня! — возразил он. — Палач — не убийца, а лишь последний судья. Nachrichter, как говорят наши соседи немцы.
Пленница — или сам Дарт? — испустила дикий вопль, мрачно и страшно прозвучавший в ночной тишине. Ее губы что-то шептали, кривились в обещании или мольбе, мужчины возражали ей, а руки палача уже подталкивали ее к лодке. Страх и ненависть сменились ужасом; пламя адских костров плясало над рекой, видение было жутким и таким реальным, что Дарт застонал в мучительной тоске.
Или это стонала женщина?
Бледный, с мрачным лицом, промолвил:
— Ну, палач, делай свое дело!
— Охотно, ваша милость, ибо я — добрый католик и убежден, что поступаю по справедливости.
Сильные руки приподняли Дарта, безжалостно сдавили и швырнули в лодку.
Сильные руки приподняли Дарта, безжалостно сдавили и швырнули в лодку. Он лежал там на дне и в то же время следил за разворачивающейся сценой, видел, как подходит бледный, за ним — еще один из мстителей, слышал сказанное ими — последние слова, что предназначены приговоренному к казни.
Затем раздался его собственный голос:
— Прошу простить меня, сударыня, за то, что я недостойным дворянина обманом вызвал ваш гнев. Сам же я прощаю вам убийство моей возлюбленной и вашу жестокую месть. Я прощаю вас от всего сердца и оплакиваю вашу участь! Умрите с миром!
Лодка тронулась, и пленница прошептала:
— Где я умру?
— На том берегу, — отозвался палач. Весла в его руках вздымались и опадали, словно маятники, отсчитывающие последние секунды жизни. Один берег приближался, другой удалялся. Оставшиеся там опустились на колени, склонив головы и сложив перед грудью руки; бледный, с мрачным лицом, поднял шпагу, держа ее за лезвие. «Крест, священный символ, знак искупления грехов», — подумал Дарт, скорчившись на мокрых досках. Сердце сжималось в отчаянии.
Однако его ли сердце?
Он почувствовал, как днище лодки заскребло по песку, вскочил, перепрыгнул через борт, ринулся вверх по откосу. В его — или в ее? — сознании царила одна мысль — бежать! Бежать от этого страшного человека, держащего в руке меч с широким лезвием, которое предназначено не для битвы, а для казни. Бежать! Он неповоротлив, не догонит, а ее ноги так легки… Бог поможет ей, бог милосерден и справедлив, он не допустит ее смерти… Ей рано умирать! Она так молода и так красива…
Поскользнувшись на влажной земле, Дарт упал на колени. Не он — та женщина, с которой в этот миг соединилась его душа… Дар Предвечного, принадлежавший ей, бился и трепетал в тоске и муке, надежда покинула ее, небо отказало в помощи; она была сосудом, который ждет, когда обрушится карающий удар.
Палач неторопливо подошел к ней, вскинул руки, и в лунном свете блеснуло лезвие его широкого меча.
* * *
Дарт очнулся, но сидел с закрытыми глазами, чувствуя, как пот стекает по спине и как растворяется, исчезает льдина под сердцем. То, что он видел, не было сном или воспоминанием, подаренным деревом туи; он сам стал этой женщиной, сам испытал ее страх, ужаснулся ее душе, переполненной злобой, и проводил ее под клинок палача… Там, под городом Армантьер, на берегу полноводного Лиса… Это было жутко! Но самым жутким казалось то, что душа этой твари, сгубившей Констанцию, обитала, если верить Нерис, где-то за стеной, воздвигнутой в его сознании. Вольно или невольно он дал ей убежище! А шира вернула ей жизнь — пусть на миг, но самый тяжкий, самый неприятный для него!
Впрочем, что за ерунда… будто он верит в переселение душ и в то, что их можно призвать из-за какой-то стены магическими манипуляциями! Это всего лишь гипноз, пробуждающий в памяти тени былого и извлекающий их из бездны, в которой хранится разное, хорошее и дурное… Не потому ли Джаннах иногда говорил, что кое о чем не стоит вспоминать и есть потери, которые благо, а не зло? Может, сцена этой казни как раз из них?
Он открыл глаза, перекрестился и вытер выступившую на висках испарину. Нерис смотрела на него. Лицо ширы казалось утомленным, зрачки были темны, словно океанские воды в безлунную ночь, а голос звучал неуверенно и хрипло.
— К тебе из-за стены явился враг? — спросила она с сочувствием. — Ненавистник, сраженный тобой? Он пришел, чтобы мучить тебя?
— Нет.
— Ненавистник, сраженный тобой? Он пришел, чтобы мучить тебя?
— Нет. Я вспомнил о женщине, причинившей мне горе… не только мне — моим друзьям и многим людям… Она ненавидела меня, но я не поднял на нее руки… своей руки, во всяком случае… Она была красива и умна, но обладала душой убийцы. И убивала, не щадя никого… Дьявол, а не женщина! — Он судорожно вздохнул, уставился взглядом в землю, потом медленно, с запинкой, произнес: — Мы… мы, мои друзья и я… судили ее и обрекли на смерть. Как эта женщина кричала!.. Как молила нас!.. Но мы ее не пощадили. Палач… тот человек, который наказывает… он отрубил ей голову. Волосы у нее были золотыми… такими же, как твои…
Нерис вздрогнула и побледнела.
— Женщина-убийца… судьи, которые выносят смертный приговор… и человек, который рубит головы… Неслыханно, клянусь Предвечным! Ты говорил, что существует много солнц и ты явился с одного из них — но если это правда, то не вся: ты не явился, ты сбежал! Сбежал из страшного мира, где женщины убивают! А мужчины дарят им не жизнь, а смерть!