— Эти слухи сильно преувеличены, — в смущении буркнул Дарт. — Слухи, сударыня, такая же зыбкая материя, как потусторонний мир: желаемое выдается за действительное, действительное гиперболизируется… Как выяснить правду? Как отделить ее от вымысла?
Констанция улыбнулась.
— Со слухами я разбираться не возьмусь. Но мир, который ты называешь потусторонним… о нем можно кое-что узнать.
— Но от кого? Мы выяснили, что реанимированный покойник — плохой свидетель… Кто же тогда поможет тебе? Духи? Призраки? Неприкаянные души?
— О нет — живые люди! Спектр человеческих возможностей очень широк, мой генерал.
Ты знаешь, что есть храбрецы и трусы, глупцы и мудрецы, скупцы, стяжатели и те, кто наделен благородной щедростью… Есть способные любить и лишенные этого дара, есть алчущие власти и равнодушные к ней, есть играющие со словами, звуками, образами, способные сложить из них повесть, мелодию или картину, есть видящие изнанку реальности — ту, что таится за формулами и законами, которыми мы описываем мир… Все это есть или было… Так отчего же не появиться великим гениям c необычайной ментальной чувствительностью?
Дарт недоверчиво хмыкнул.
— Ты говоришь, мон шер ами, о ведьмах и колдунах, творящих чудеса?
— Нет, о разумных существах, умеющих предвидеть будущее и помнить о далеком прошлом. Но это не все их таланты: иным понятна неизреченная мысль, иные могут разглядеть, что спрятано за преградой, иные — влиять на других, вызывая приязнь, ярость, страх и прочие сильные чувства. Или внимать божественным откровениям и слушать речи умерших — тех, кто давным-давно стал прахом, а значит, приобщился к Великой Тайне Бытия.
— Колдовские штучки, и на Земле исход у них таков: топор или костер! — с неодобрением пробормотал Дарт, перекрестившись. — Именно костром и топором кончались все беседы с мертвецами, лживые пророчества ясновидцев и их попытки влиять на королей… Не обижайся, моя прекрасная госпожа, но это бредни.
— Ты так думаешь? — Она отступила на шаг, ее глаза внезапно расширились и потемнели, и Дарт словно упал в них — одновременно в оба, раздвоившись или даже растроившись, поскольку часть его — неведомо какая, но, несомненно, видящая, слышащая, осязающая, — присутствовала в зале. Он падал — и видел напряженное лицо Констанции со сдвинутыми бровями; летел в пустоту — и слышал ее глубокое дыхание и шелест платья; он как бы исчез из мира реальности, но ощущал ее сладкий аромат. Он жаждал ее! Он знал, что любит эту женщину, и это чувство становилось все сильнее и сильнее, порождая желание, такое неистовое и жгучее, что Дарт сумел замедлить свой полет, соединить разорванные части воедино и сделать первый шаг — к ней, желаемой с яростной страстью неукротимого зверя.
Кажется, она была где-то рядом… Найти, схватить, подмять!.. Скорей! Немедленно! Он рухнул на колено, вытянул руки, ловя край ее платья, и глухо, нетерпеливо застонал.
В этот момент его окатило холодом. Ледяной ветер ярился у Дарта в голове, беззвучный и вроде бы неощутимый, но его порывы сдували мираж наваждения; он снова владел собой, он был человеком, а не зверем, сжигаемым похотью. Пошатываясь, он встал и вытер пот со лба; потом бросил хмурый взгляд на Констанцию.
— Зачем? Зачем ты это сделала?
— Разве ты не желал убедиться? Вот крохотная часть искусства, которую мы, фокаторы Ищущих, наследовали от ориндо… Тебе ведь хотелось узнать об их тайнах? Не об этом ли ты спрашивал в прошлый раз? — Ни капли раскаяния, отметил Дарт, — наоборот, ее глаза смеялись. Лукаво посматривая на него, она добавила: — Наш маленький опыт мог бы не получиться, если б ты не был к нему подготовлен и не испытывал должных чувств. Я не способна вызвать желание в том, кто меня ненавидит.
— И потому ты приняла обличье дорогой мне женщины? — все еще хмурясь, поинтересовался Дарт.
— Возможно. Да, возможно, но не только по этой причине. — Она сделала изящный жест, будто подводя черту под сказанным, и промолвила: — Итак, мы говорили о гениях, одаренных редкостным талантом, о существах, способных контактировать с иной реальностью и потом что-то рассказать о ней, пусть искаженно, субъективно и неполно.
— Она сделала изящный жест, будто подводя черту под сказанным, и промолвила: — Итак, мы говорили о гениях, одаренных редкостным талантом, о существах, способных контактировать с иной реальностью и потом что-то рассказать о ней, пусть искаженно, субъективно и неполно. Кто же они для нас? Для тех, кто исследует ту скрытую от глаз реальность? По сути, живые приборы, единственный способ заглянуть за грань… — Выдержав многозначительную паузу, она сказала: — Ты понимаешь, за какую?
— Грань между жизнью и смертью?
— Да.
Наступило молчание. Может быть, Констанция ждала его вопросов, может быть, давала время освоиться с мыслью о необычном и примириться с ней. Дарт, однако, испытывал не потрясение, а любопытство. Ум его требовал доказательств более веских, чем «маленький опыт», произведенный только что над ним. В конце концов, сей опыт ничего не значил — дар соблазнять присущ красивым женщинам, как запах соли — морскому бризу. Но бриз еще не ураган, и различаются они не меньше, чем тайна женского кокетства и странствие в загробный мир.