— Я не достоин этой чести! Клянусь Предвечным, не достоин! — Ренхо присел еще ниже. — Кроме того, в Лиловых Долинах уже есть маргары, целых три — Глинт, Птоз и Джеб. — Тут он блеснул глазками в сторону Дарта. — Ты, Дважды Рожденный, будешь четвертым и, не сомневаюсь, самым искусным из всех.
— Чем больше маргаров, тем лучше, — заметил Дарт, похлопал его по спине, сел и протянул руку к кувшину.
— Уверяю тебя, четырех маргаров вполне достаточно, — взволновался Ренхо. — Пять — это уже слишком… Глинт, Птоз и Джеб могут подумать, что я покушаюсь на их наследственные права!
Одарив Ренхо ледяной улыбкой, Нерис взглянула на Дарта.
— Когда вы решите этот вопрос, ты можешь вернуться в шатер, Дважды Рожденный.
Но не удивляйся, если я буду спать.
Она величественно повернулась, колыхнув серебристыми перьями, и исчезла.
— О женщины!.. — пробормотал Дарт. — Varium et mutabile semper femina! [2] Но все-таки мы обожаем эти прекрасные цветы Мироздания… Мы молимся на них, а они ревнуют нас к друзьям и пиву.
— Мы дарим им жизнь, а нашу они делают то сладкой, как плод ханифы, то горькой, как корень хрза, — поддержал его Ренхо. — Но, доблестный маргар, шира — не обычная женщина. Если б она избрала меня своим защитником и дарителем жизни… — Он облизнулся и разлил по кружкам медовый напиток. Впрочем, готовили его не из меда, а из сахаристой древесной смолки, напоминавшей цветом янтарь.
— Ты молод, и у тебя все впереди, — ободрил его Дарт. — А пока… Что ты там толковал про Глинта, Птоза и Джеба? И об их наследственных правах?
Но этот вопрос так и остался невыясненным — Ренхо хотелось послушать про великую битву между даннитами и тьяни, про сражение на берегу и в речных водах, про пылающие суда, блеск секир, полет копий, пролитую кровь — и, конечно, про подвиги доблестного маргара. Дарт принялся рассказывать, черпая вдохновение в новых и новых кувшинах, и не заметил, как их окружила толпа стражей границы и мореходов. Они ловили каждое его слово, взирали с восторгом на шпагу и кинжал, а в наиболее волнующих местах стучали палками о наплечники. Под этот дробный стук он и уснул, не завершив рассказа, и, не в пример другим ночам, сладко проспал до самого красного времени. А когда проснулся, рядом уже стояли кувшины и громоздились на подносах плоды.
Пиршество тянулось все три цикла с редкими перерывами, чтобы отбить атаки Нерис, и под конец, когда баржа плыла в вечерних лиловых сумерках по озерным водам, Дарту уже начало казаться, что моллюски в пряном соусе оживают и шевелятся в его животе, что мясные плоды блеют, как бараны, а сладкие ягоды норовят проскользнуть мимо губ и попадают то в глаз, то в ухо. Медовый же напиток в последнем кувшине определенно горчил, и, отведав его, Дарт погрузился в скорое беспамятство. В себя он пришел на мягком ложе в темнице с тремя стенами.
Существовал ли естественный повод к этой внезапной сонливости? Или тут расстарался Ренхо, сын почтенного Оити?.. Второе представлялось Дарту более реальным. Сон его, даже глубокий и долгий, обычно был чуток; он просыпался от прикосновений и теней, скользнувших по лицу, от подозрительных звуков и запахов. Конечно, пребывая в трезвости… Однако в любом варианте не мог он дремать, когда его сгружали с корабля и волокли по коридорам в эту келью! Никак не мог!
А если мог — то, спрашивается, куда глядела Нерис? Куда?! Оберегать задремавшего рыцаря — приятнейший долг благородной дамы… А долг есть долг, тысяча чертей! Даже если он заснул на палубе, сраженный медом, то пробудиться полагалось не в темнице, а в ее постели… или поблизости от нее… во всяком случае, не у дурацкого люка, забитого пробкой!
Бросив хмурый взгляд на деревянную затычку и желоб под ней, он в сотый раз попробовал представить тварь, что лазала в эту дыру. Потом плюнул, лег на древесные шкуры и принялся размышлять о женском коварстве и неблагодарности.
* * *
Послышался протяжный скрип, и закрывавший отверстие щит немного отъехал в сторону. Повернув голову, Дарт уставился на него с такой надеждой, будто хотел пробуравить насквозь. Алый цвет джелфейра уже сменялся золотистым, а легкость в членах подсказывала, что близится условный полдень.
В щель просунулась голова стража — не в шлеме из раковины, а в походившем на берет уборе.
Берет был серым, и над ним трепетало одно перо — выходит, не простой воин, сержант.
— Эй, маргар! Ты спишь?
Никакой почтительности, отметил Дарт и, скрипнув для усиления эффекта зубами, отозвался:
— Маргар проснулся и жаждет крови!
Голова исчезла, в коридоре зашептались, застучали палками, потом снова раздался голос сержанта:
— Старейшины ждут тебя, маргар! Выходи!
Просить вторично не пришлось — птицей взлетев по желобу, Дарт протиснулся в щель. Почетный эскорт, ожидавший его, состоял из десяти серых беретов под командой оперенного сержанта. Туники у них тоже оказались серыми, и вооружение было другим, чем у людей Ренхо, — лишь костяные кинжалы на перевязях да короткие толстые палки, обтянутые кожей. И глядели они на доблестного маргара совсем не так, как пограничники, — без всяких восторгов, а даже скорее с оттенком пренебрежения.