Впрочем, сомнения оставались, хотя он верил Джаннаху, находившемуся рядом с ним с самого момента пробуждения. Собственно, первое, что явилось Дарту, когда он очнулся в своем саркофаге, было знакомое лицо с остроконечной бородкой, властные темные глаза, алый камзол и аметистовый перстень на пальце. Увидев их, он вздрогнул. Кажется, этот человек и здесь, в чистилище, считался важной персоной! Память об этом лице преследовала Дарта в первой жизни, и, вероятно, вторая не станет исключением… Но все же при виде этих глаз он успокоился и решил, что, разумеется, в чертогах господа среди спасенных душ должен царить привычный порядок: есть высшие и низшие, есть пастыри и овцы, есть те, кто звонит в колокольчик, и те, кому положено склонять колени.
На первых порах эта мысль его ободрила.
Падение лодки замедлилось; теперь она неторопливо плыла под облаками, и сквозь прикрывавший ее прозрачный купол Дарт мог любоваться чарующим видом: сооружениями из хрусталя и серебра, парившими в воздухе, полной света небесной полусферой и зелеными холмами внизу, к которым ласкались морские волны. Море выглядело нешироким — возможно, не море, а пролив, и Дарт, попытавшись разглядеть далекий берег, вдруг увидел, как он, повинуясь невысказанному желанию, стремительно приближается и вырастает на куполе кабины.
Очередное волшебство! Однако он не был испуган; он уже знал, что эта прозрачная субстанция способна приближать и отдалять точно так же, как зрительная труба. Имелись, само собой, и кое-какие отличия: в трубу необходимо заглянуть с того или другого конца, а купол и подобные ему полы и стены, перегородки и окна повиновались мысленным приказам. Удивительная, потрясающая магия!
Тем не менее лицо Дарта было спокойным, и сидевший рядом Джаннах одобрительно кивнул. Трокар опустился ниже, медленно облетел вокруг хрустального замка, будто подвешенного со всеми своими башнями, балконами и галереями к серебряному выпуклому зеркалу; солнце отражалось в его поверхности, лучи дробились радугой в замковых стенах, и Дарт, не удержавшись в этот раз, восторженно вздохнул. Поистине чертоги господа, обитель ангелов!
— Это мой дом, — произнес Джаннах. — Здесь вы будете жить.
— Мои благодарности, сир. Ценю ваше гостеприимство, но я предпочел бы что-то менее великолепное и более основательное. — Дарт зажмурил глаза, ослепленный висевшими в воздухе радугами.
— Вам неприятна высота? Или прозрачность стен? Или же слишком яркий свет?
— Ни то, ни другое, ни третье. Я вырос в горах, монсеньор, и не боюсь высоты и света. Но вы говорили — там, наверху, — он поднял взгляд к уже исчезнувшей космической станции, — что мне придется провести здесь долгие годы… Раз так, я хотел бы иметь место, где буду не гостем, а хозяином. Сдаются ли у вас комнаты внаем? И можно ли найти слугу? И каковы на все это цены в райской обители? В пистолях, экю или ливрах?
Джаннах рассмеялся.
— О, уверяю вас, Дарт, у вас будут комнаты и будет верный слуга — причем, друг мой, абсолютно бесплатно! Это входит в наше соглашение… И если вы не хотите принять мое гостеприимство, то, быть может, вам понравится дворец, в который мы летим. Древнее здание с каменными стенами, прочно укоренившееся на земле… так прочно, что перед ним бессильно даже время.
— Это внушает надежды, сир, — возможно, в древних стенах ко мне вернется память. — Дарт склонился к собеседнику. — Воспоминания мои о прошлой жизни расплывчаты и смутны… Почему? Вы называете меня Дартом — однако мое ли это имя? Вы говорите, что я погиб под пушечным ядром — но так ли это? Не обессудьте, монсеньор, я сомневаюсь не из-за того, что чувствую к вам недоверие… Дело в ином. Если я — творение господа, то должен помнить свое имя и свой титул — равным образом как имена родителей, друзей и недругов, и обстоятельства собственной смерти, и остальное, что помнит всякий человек. Что-то мне, пожалуй, помнится… Но смутно, очень смутно!
Джаннах погладил свою остроконечную бородку.
— Не сомневайтесь, друг мой, вы — человек. Более человек, чем многие обитатели этого мира, помнящие все, но растерявшие любопытство и тягу к неведомому! А ваша память… Что ж, считайте это неизбежной потерей. Мы ищем существ благородных, удачливых, умелых и выбираем их разведчиками — но только тех, чей жизненный путь завершен и для кого вторая жизнь — неоценимая милость.
Мы ищем существ благородных, удачливых, умелых и выбираем их разведчиками — но только тех, чей жизненный путь завершен и для кого вторая жизнь — неоценимая милость. Вы понимаете, это гарантия их благодарности, а значит — верности… И ни один из них не изменил нам, не попытался направить корабль к родной планете, не выполнив взятых обязательств! — Джаннах многозначительно взглянул на Дарта. — Но, коль мы берем погибших, в этом заключаются и определенные сложности. Смерть, которую вы считаете мигом, на самом деле длительный процесс; мозг гибнет не тотчас, а постепенно, и так же, одно за другим, уходят воспоминания. А нашим иразам нужно время, чтобы забрать погибшего и поместить в глубокий холод — очень небольшое время, но все, что утеряно в этот период вашим мозгом, пропало навсегда. Не скрою, кое-что теряется при оживлении… кое-какую информацию нашим реаниматорам надо считать, чтобы восстановить вас молодым, а не дряхлым. Воздействие же ментоскопа практически необратимо.
Он смолк, а Дарт, обдумав сказанное, произнес: