— Я не призываю тебя забыть и простить, я только хочу, чтоб ты проявила терпение и выдержку. И каплю сострадания… не к ним, ко мне… Вспомни о своих вещих снах, ма белле донна! Вспомни, что через миг я полезу в дыру и мы, быть может, не свидимся вновь! Так стоит ли нам говорить о тьяни? И стоит ли ссориться? Подумай об этом, Нерис Итара Фариха Сассафрас т'Хаб Эзо Окирапагос-и-чанки!
Это был запрещенный прием, но он подействовал. Глаза Нерис затуманились, взгляд стал мягче; с коротким всхлипом она шагнула к Дарту и обняла его, прижавшись щекой к щиткам скафандра.
— Хорошо, я буду терпеливой. Но если ты не вернешься…
— Если не вернусь, тем более нельзя их трогать, моя красавица. Вспомни о раненых и воинах Ренхо! Вас — полторы сотни, а на равнине — десятитысячная армия! И что случится, если убить ее вождя?
Он поцеловал соленые губы Нерис и твердым шагом направился к дыре. Ворот, древесный ствол с обрубленными ветвями, уже установили; Птоз, напрягая могучие мышцы, крутил рукоять, Глинт вытравливал веревку, а Джеб, устроившись на барьере из плавленного камня, то принюхивался к воздуху в дыре, то разглядывал какой-то древний свиток — видимо, извлеченный из валявшегося рядом мешка. Стражи теперь отошли подальше и следили за маргарами с почтением и неприкрытым любопытством. Их было столько же, сколько тьяни, — одиннадцать душ вместе с Ренхо; прочие, под командой Храса, стерегли лагерь и подступы к нему.
— Глянь-ка, фря! — Джеб ткнул пальцем в развернутый свиток. — Мозги у Глинта хоть заплыли жиром, а ничего, соображает! Прав наш Глинт! Вот записи Чоги и Сиру, моих почтенных предков… И сказано тут, что ядовитый туман вползает иногда в отверстие и копится в самых верхних коридорах… Это плохо, чтоб меня черви съели! Выходит, брат, ты до дождика не доберешься — ведь в тех коридорах вовсе не продыхнуть! Даже с мокрыми тряпками!
— Тряпки мне не нужны, — сказал Дарт, покосившись на корыто. — Моя одежда непроницаема для туманов и дождей.
Он опустил лицевую пластину и снова приподнял ее. На рукаве скафандра светилась золотистая полоска — полный энергоресурс, а значит, все инструменты, оружие и механизмы, включая двигатель, в абсолютной готовности. Все, с чем он явился в этот мир после крушения Марианны: маяк-передатчик, личный дисперсор, визор, блок питания и, разумеется, шпага и кинжал.
Все, кроме целителя-прилипалы, который поддерживает сейчас жизнь Омиса. Остальные раненые были уже вне опасности.
Джеб с завистью погладил плотную ткань скафандра.
— В такой одежке и впрямь не страшно ничего… От предков, фря, унаследовал?
— От дядюшки по материнской линии, — ответил Дарт и ухмыльнулся, подумав о родительском наследии. Советы, желтовато-рыжий мерин, пятнадцать экю, а также письмо, похищенное черноусым негодяем… Других богатств, какими одарила родина, ему не вспоминалось; Гасконь была прекрасна, но бедна.
Он склонился над манускриптом Джеба, вгляделся, щурясь, в странные значки, то ли руны, то ли иероглифы… Сам свиток — из тонкой, но прочной коры, которая заменяла тут пергамент и бумагу; такие свитки встречались ему в жилище шир-до и в комнате, где заседали старейшие. Но в этом, кроме непонятных букв, были еще и рисунки — что-то вроде чертежей затейливых многоярусных лабиринтов. Дарт ткнул в один из них.
— Что такое? План?
— План, — подтвердил Джеб. — Той дыры, где Чоге подпалило шкуру. Верхний уровень… Сорок, фря, коридоров, и в каждом — или туман, или дождик, или сторожевые бхо… Ниже — еще хуже. Тупики, колодцы-трясунчики да огненные бичи… Или твоей одежке и бич не страшен? Легко быть маргаром, ежели так!
— Не уверен насчет бичей, — признался Дарт и кивнул Голему. — Ну, друг мой, пора, спускайся! Однако без торопливости. Увидишь что любопытное, остановись и жди. А если наткнешься на неприятности, стреляй.
Он произнес это на анхабском и подмигнул разинувшему рот Джебу:
— Древний язык, брат, очень древний. Маргарское наречие, понятное для бхо… Потому мы с ним и договорились.
Голем зашагал к дыре бодрой иноходью, слегка подпрыгивая и раскачиваясь. В минувшие дни, еще в период тренировок в Камелоте, Дарт обучил его всем лошадиным аллюрам — шаг, рысь, галоп, карьер и прочие тонкости, которые были доступны четырехногому иразу. Со временем Голем их усовершенствовал, так что походка в какой-то степени могла отражать его настроение — ибо он имел определенный нрав и некие свойства, подобные движениям души. Иноходь, в частности, означала, что он доволен и приступает к заданию с энтузиазмом.
— Такую тушу веревка не выдержит, — сказал Глинт, боязливо отступая в сторону. — Такого не выдержат десять веревок. Такому надо…
— Ничего ему не надо, — Дарт тоже отодвинулся от зиявшего в земле колодца. — Вылез ведь он наверх? Вылез! Ну, так же и спустится.
— Верно, клянусь ногой Крибы! — Птоз разогнул спину и вытер вспотевший лоб. — Спустится! А коль расшибется, так невелика потеря.
Голем развернулся тылом к дыре, перешагнул через каменный барьер, доходивший людям до пояса, уперся в него лапами и начал медленно опускаться, задирая ноги и скользя подошвами по камню. Через мгновение он повис на вытянутых передних конечностях, прижав к стене четыре нижних: пару — на уровне плеч, другую — напротив пояса; затем что-то чмокнуло, мощные лапы расслабились и исчезли за краем колодца. Теперь ираза поддерживали лишь вакуумные присоски, но в этом мире не нашлось бы сил, чтоб оторвать его от стены — тем более что тоннель был гладок и весьма широк. В него смогли бы нырнуть еще четыре Голема.